Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Если уж мы в этой части обратились к сравнениям с современностью — давайте и закончим этим. Сегодняшняя Россия — пришла в общем то к тому же, но не совсем. Во-первых — все-таки привито уважение к собственности и закону. Даже в чем-то гипертрофированное. Первое привито после полувека жизни впроголодь, когда ничего не было твоим, кроме того что на тебе, когда вещи целой семьи могли уместиться в пару чемоданов. Как то раз я встретил такую фразу в статье — в России двадцатого века как минимум трем поколениям ее жителей было нечего завещать друг другу, каждое по сути начинало с нуля. Ведь это страшно. Запад потому и богат, что богатство это создавалось поколениями. У нас у многих главное богатство — приватизированная хрущоба, а у кого-то и этого нет.

Уважение к праву было привито отправкой в ГУЛАГ за три колоска, и тогда же был полностью разрушен крестьянский социум — дорогой же ценой мы заплатили за уважение к праву. Ну и третье кардинальное отличие — это крайне негативное отношение к интеллигенции. Русская интеллигенция по-прежнему существует и мало изменилась — только вот народ смотрит на нее с нескрываемым озлоблением. Надо говорить почему или и так понятно? Интеллигенция в свою очередь — разучила стишки «Какой народ! Посмотри, где ты живешь, какой народ!», и либо прислуживается олигархам, либо работает на ресурсах с западным финансированием, помогает в реализации русофобских планов. По сути — русская интеллигенция, потерпев два поражения за сто лет и понимая, что полностью утратила авторитет в народе — встала на путь национального предательства. В ее сегодняшнем положении нет ничего схожего с уважаемым положением философов во Франции или университетских профессоров в США.

И это все можно было бы терпеть, если бы не два «но». Первое — мы все еще живем в одной стране. Когда в соседней комнате живет враг — в этом нет ничего хорошего, даже если вы не деретесь. И второе — мы отвергли ту интеллигенцию, которая у нас есть, и заслуженно отвергли — только вот другой у нас — нет. А народ, который не имеет своей интеллигенции — в исторической перспективе обречен, потому что интеллигенция ведет непрерывную работу по созданию национальной культуры — чем сейчас никто не занимается. Нынешнее приниженное положение России, ее многочисленные провалы во взаимоотношениях с другими народами, особенно на постсоветском пространстве — связаны с этим. Мы не имеем привлекательной культуры, чтобы нас слушали и к нам присоединялись, мы не имеем идеи, чтобы вести за собой. Вот таков вот — итог предыдущих ста лет в России.

С. Л. Франк. Этика нигилизма.

Два факта величайшей важности должны сосредоточить на себе внимание тех, кто хочет и может обсудить свободно и правдиво современное положение нашего общества и пути к его возрождению. Это — крушение многообещавшего общественного движения, руководимого интеллигентским сознанием, и последовавший за этим событием быстрый развал наиболее крепких нравственных традиций и понятий в среде русской интеллигенции. Оба свидетельствуют, в сущности, об одном, оба обнажают скрытую дотоле картину бессилия, непроизводительности и несостоятельности традиционного морального и культурно-философского мировоззрения русской интеллигенции. Что касается первого факта — неудачи русской революции, то банальное "объяснение" его злокозненностью "реакции" и "бюрократии" неспособно удовлетворить никого, кто стремится к серьезному, добросовестному и, главное, плодотворному обсуждению вопроса. Оно не столько фактически неверно, сколько ошибочно методологически. Это вообще есть не теоретическое объяснение, а лишь весьма одностороннее и практически вредное моральное вменение факта. Конечно, бесспорно, что партия, защищавшая "старый порядок" против освободительного движения, сделала все от нее зависящее, чтобы затормозить это движение и отнять от него его плоды. Ее можно обвинять в эгоизме, государственной близорукости, в пренебрежении к интересам народа, но возлагать на нее ответственность за неудачу борьбы, которая велась прямо против нее и все время была направлена на ее уничтожение , — значит рассуждать или просто недобросовестно, или ребячески-бессмысленно; это приблизительно равносильно обвинению японцев в печальном исходе русско-японской войны. В этом распространенном стремлении успокаиваться во всех случаях на дешевой мысли, что "виновато начальство", сказывается оскорбительная рабья психология, чуждая сознания личной ответственности и привыкшая свое благо и зло приписывать всегда милости или гневу посторонней, внешней силы. Напротив, к настоящему положению вещей безусловно и всецело применимо утверждение, что "всякий народ имеет то правительство, которого он заслуживает". Если в дореволюционную эпоху фактическая сила старого порядка еще не давала права признавать его внутреннюю историческую неизбежность, то теперь, когда борьба, на некоторое время захватившая все общество и сделавшая его голос политически решающим, закончилась неудачей защитников новых идей, общество не вправе снимать с себя ответственность за уклад жизни, выросший из этого брожения. Бессилие общества, обнаружившееся в этой политической схватке, есть не случайность и не простое несчастие; с исторической и моральной точки зрения это есть его грех. И так как в конечном счете все движение как по своим целям, так и по своей тактике было руководимо и определяемо духовными силами интеллигенции — ее верованиями, ее жизненным опытом, ее оценками и вкусами, ее умственным и нравственным укладом, — то проблема политическая само собою становится проблемой культурно-философской и моральной, вопрос о неудаче интеллигентского дела наталкивает на более общий и важный вопрос о ценности интеллигентской веры.

…

К той же проблеме подводит и другой отмеченный нами факт. Как могло случиться, что столь, казалось, устойчивые и крепкие нравственные основы интеллигенции так быстро и радикально расшатались? Как объяснить, что чистая и честная русская интеллигенция, воспитанная на проповеди лучших людей, способна была хоть на мгновение опуститься до грабежей и животной разнузданности? Отчего политические преступления так незаметно слились с уголовными и отчего "санинство" и вульгаризованная "проблема пола" как-то идейно сплелись с революционностью? Ограничиться моральным осуждением таких явлений было бы не только малопроизводительно, но и привело бы к затемнению их наиболее характерной черты; ибо поразительность их в том и состоит, что это не простые нарушения нравственности, возможные всегда и повсюду, а бесчинства, претендующие на идейное значение и проповедуемые как новые идеалы. И вопрос состоит в том, отчего такая проповедь могла иметь успех и каким образом в интеллигентском обществе не нашлось достаточно сильных и устойчивых моральных традиций, которые могли бы энергично воспрепятствовать ей. Прочувствовать этот вопрос — значит непосредственно понять, что в интеллигентском миросозерцании, по меньшей мере, не все обстоит благополучно. Кризис политический и кризис нравственный одинаково настойчиво требуют вдумчивого и беспристрастного пересмотра духовной жизни русской интеллигенции.