Борис Поршнев - Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства

Карл I Английский смог доставить датчанам лишь часть тех субсидий, которые им обещали он и его отец. Задуманная грандиозная внешняя политика, в целом весьма прогрессивная, оказалась не по плечу английскому абсолютизму, средства, отпускаемые парламентом, расходовались плохо, военно-морские экспедиции против Испании, предпринимавшиеся Бекингемом, неизменно завершались провалом. Пуританско-парламентская оппозиция нарастала. Конечно, она тем самым и мешала осуществлению этой прогрессивной внешней политики, ибо парламент превратился в каменную стену, отделявшую короля от богатства Англии, от денег, без которых никакая внешняя политика вообще не была возможна, — но, с другой стороны, ясно, что главной помехой к осуществлению этой внешней политики был все же сам абсолютистский строй, неотвратимо порождавший оппозицию внутри страны; победи оппозиция — и буржуазно-республиканская Англия, разумеется, неизмеримо легче, чем феодально-абсолютистская, нашла бы внутри средства для разрешения внешних национальных задач. Парламент, созванный Карлом I в 1625 г., вместо требовавшегося 1 млн. ф. ст. вотировал всего 140 тыс.; в августе того же года, собравшись в Оксфорде, парламент выдвинул со своей стороны такие политические требования, что король поспешил его распустить; но в 1626 г. нужда в деньгах принудила его снова созвать парламент, однако вместо субсидий последний вотировал предание суду Бекингема и снова был распущен королем. Попытки Карла I получить деньги, минуя парламент, — путем «добровольных дарений» и принудительных займов — дали очень много дискредитировавших королевскую власть конфликтов, но очень мало доходов. Понятно, что в этих условиях Карл I не мог выполнять своих финансовых обязательств перед Христианом IV Датским. Впрочем, с невероятным упорством он и Бекингем старались и без средств провести в жизнь свои антигабсбургские замыслы. До 1626 г. безденежье английского короля еще не означало крушения всего плана, поскольку деньгами располагал французский король, — не зря Карл и Бекингем согласились на всяческую помощь французскому двору против его внутренних и внешних врагов по секретным статьям брачного договора между Карлом и Генриеттой-Марией: Франция казалась выгодным и надежным партнером по антигабсбургской политике.

Но именно Франция изменила в это время антигабсбургскому делу и сорвала его. Нет ничего ошибочнее представления, будто политика Ришелье, и внутренняя и внешняя, была всегда устремлена к единой цели. Напротив, она сначала полна метаний между диаметрально противоположными курсами, и даже приобретая понемногу определенную направленность, она до конца сохранит какую-то двуликость, тяготение к двойной игре. Через два года после начала своего правления Ришелье совершает неожиданный вольт и в глубочайшей тайне, предав своих союзников по войне с Испанией, перелетает вдруг из антигабсбургского лагеря в габсбургско-католический. История не находит оправдания этому зигзагу, только поссорившему Францию с теми друзьями, которым глубочайшие национально-государственные интересы все равно принудят ее снова протягивать руку всего через какие-нибудь два года. Но, не оправдывая его, можно попытаться объяснить этот зигзаг.

Несомненно, что прозорливый холодный ум Ришелье в 1626 г. недосчитывал уже всех шансов для окончательной и гарантированной победы антигабсбургской коалиции, на которые он рассчитывал в 1624 г.; иначе Ришелье не покинул бы общий корабль. Но что же могло так изменить его оценку перспектив этого дальнего плавания? Разумеется, он учел и поражения голландцев, и ссору между английским парламентом и Карлом I, и рождение имперско-валленштейновской армии в Германии. Однако все это могло ухудшить прогноз, но не сделать его безнадежным: все эти беды можно было поправить с помощью денег; хотя бы и ценой величайшего напряжения финансовой системы, французское казначейство могло поддержать субсидиями и голландцев, и Карла I, и Христиана IV. Но был еще один пункт, в котором Франция ничем не могла помочь. Он, по-видимому, и сыграл решающую роль в трезвых расчетах Ришелье. Это — позиция Швеции.

Мы уже знаем гениальный тезис Ришелье, что разбить Империю удастся только в том случае, если она принуждена будет воевать сразу с двумя противниками — на западе и на востоке. Вся последующая политика Ришелье показывает, как незыблемо верил он в этот тезис. Напасть на Империю с востока могла только Швеция. Было слишком ясно, что попытка, подобная Мансфельдовой, организовать фронт в Восточной Германии путем, так сказать, «воздушного десанта» стратегически безнадежна: не имея тыла, не имея надежных коммуникаций для подвоза боеприпасов и продовольствия, такая армия, прорвавшись в Восточную Германию, могла бы некоторое время партизанить, но не могла стать большой наступательной силой. Судьба Мансфельда вскоре продемонстрировала это.

Иное дело, если бы шведы создали плацдарм на Балтийском побережье в Северо-Восточной Германии и, опираясь на морские коммуникации, повели наступление в глубь Империи. В сочетании с наступлением с запада это стало бы молотом и наковальней. Но Ришелье не имел возможности вовлечь Швецию в войну. В 1624–1625 гг. он еще надеялся, что это сделают англичане. Однако английская дипломатия довольно грубо и недальновидно сама оттолкнула Густава-Адольфа, отдав предпочтение датскому королю. Впрочем, есть много оснований полагать, что, предлагая в 1624 г. свои услуги в качестве главнокомандующего силами евангелического союза для вторжения в Германию, Густав-Адольф все равно не имел серьезных намерений, а преследовал преимущественно дипломатическую цель: подставить ножку своему сопернику — датскому королю. Дело в том, что он не мог отдаться войне с Империей, — Польша была свободна. Ее силы не были связаны в то время ни Турцией, поглощенной борьбой с Персией, ни Московским государством, залечивавшим свои раны. Сигизмунду III, по-прежнему считавшему себя законным королем Швеции, ничто не мешало бы ударить в спину Густаву-Адольфу, как только тот схватился бы с императором. И Густав-Адольф прекрасно понимал, что это неминуемо произойдет, если он первоначально не расправится с Польшей. Здесь лежала конечная причина того, что он снова отвернулся от общеевропейской политики; английское увлечение Христианом IV дало ему только повод.

Формально Густав-Адольф не отверг голландского плана одновременного наступления двух армий — и датской, и шведской, но сообщил голландцам, что единственный путь, которым он может идти, это путь через Пруссию в Польшу и лишь после победы над Польшей — в Силезию. Если протестантские государи Европы не поддержат этого плана до июня 1625 г., сказал дополнительно Густав-Адольф бранденбургскому послу, и, в частности, не помогут ему овладеть Данцигом, он откажется от всякого участия в немецких делах и будет самостоятельно воевать с Польшей [128] Форстен Г. В. Балтийский вопрос…, т. II, с. 196. . Тщетны были все усилия европейских дипломатов отклонить его от Польши к Германии — усилия, за которыми Ришелье, разумеется, зорко следил. В июле 1625 г. Густав-Адольф начал военные действия в Ливонии против поляков. В протестантском конгрессе в Гааге, созванном в ноябре 1625 г. Англией и Голландией, он не принял участия, — после чего и состоялось формальное подписание известного нам англо-голландско-датского соглашения. В начале 1625 г. Густав-Адольф перенес военные действия в Пруссию, и шведско-польская война теперь разгорелась с полной силой. Густав-Адольф не только не пошел из Пруссии, как еще надеялись, на соединение с Мансфельдом, хотя вполне мог это сделать, но даже пытался отвлечь Мансфельда и Бетлена Габора от войны в Германии и привлечь их к войне против Польши. В одном из писем Бетлену Габору, перехваченном поляками, он объяснял, что ослабить Польшу значит ослабить и габсбургский лагерь, ибо Польша не только преследует те же цели, что Испания и Австрия, но и получает от этих двух держав прямую поддержку; поэтому выступление Бетлена Габора против Польши не было бы изменой его союзникам в Германии, по, напротив, принесло бы им косвенную пользу, а расправившись с Польшей, Густав-Адольф и Бетлен Габор вместе вторглись бы в наследственные земли габсбургской монархии [129] Акты и письма к истории Балтийского вопроса в XVI и XVII столетиях, изданные Г. Форстеном, вып. I, СПб., 1889, с. 260 и след.; Форстен Г. В. Балтийский вопрос…, т. II, с. 202–205. . Несомненно, что Густав-Адольф верил в возможность быстрого разгрома Польши. Но не только Ришелье понимал, какое кардинальное значение для всего хода войны в Германии имело бы вступление в войну Швеции. Это понял и Валленштейн. Лучше, полагал он, оказать сейчас военную помощь Сигизмунду III, чтобы Густав-Адольф надолго увяз в Польше, чем в недалеком будущем встретиться с ним в Германии. И вот, несмотря на напряженную борьбу с врагами императора, Валленштейн приказывает одному из своих военачальников, Пехману, и герцогу Голштейнскому выделить войска для направления в Польшу и Пруссию в помощь Сигизмунду III. Позже командование имперскими войсками в Польше было поручено полковнику Арниму. И при испанском дворе поняли потенциальное значение Швеции для исхода войны в Империи — Филипп IV направил к Сигизмунду III особую миссию с обещанием прислать корабли и другую помощь, если Польша будет продолжать воевать с Швецией. И в самом деле Сигизмунд III, едва ли уже не считавший себя погибшим, воспрянул от этой поддержки и теперь гордо отвергал все попытки примирения его с Густавом-Адольфом, предпринимавшиеся голландскими и другими посредниками. Наконец, габсбургской дипломатии удалось принудить к выступлению на стороне Польши курфюрста Бранденбургского, — но он, впрочем, был очень скоро разбит Густавом-Адольфом. Во всяком случае Густав-Адольф надолго и всерьез увяз в войне с Польшей.