Курт Керам - Узкое ущелье и Чёрная гора

Предполагают, что бросок Рамсеса, описанный здесь как героический, безумной храбрости поступок, на самом деле был актом отчаяния или безрассудным бегством. Преувеличение поэта, однако, превращается в чрезмерное возвеличение Рамсеса. Оно поднимает событие, каким бы оно ни было на самом деле, до уровня личного подвига императора, оставшегося в одиночестве.

«Когда царь оглянулся, он заметил, что его окружают две с половиной тысячи колесниц с воинами презренной страны хеттов и множеством союзных ей земель: из Арада, Мезе, Педеса, Кешкеша, Ируна, Кизвадны, Хереба, Екерета, Кадеша и Реке. Они стояли втроем на одной упряжке и объединились».

И тут царь возносит свою жалобу, и поэма становится величественной (рассказ поэта перемежается с прямой речью фараона). «Ни одного государя нет рядом со мной, ни одного возницы, ни одного военачальника пеших войск и ни одного из отрядов боевых колесниц. Мои пешие войска и мои колесничие покинули меня, как добычу для врага, и никто из них не устоял, чтобы воевать с ними». И он взывает к своему богу.

«Его величество сказал: "Что же это, отец мой, Амон? Неужели отец забыл своего сына? Разве я делал что-либо без тебя? Когда я шел или стоял, разве не делал я это по твоему разрешению? И никогда не отступал я от твоих приказаний!.. Что для тебя эти азиаты, Амон? Эти презренные, не знающие о боге? Не поставил ли я тебе множество памятников? И не наполнил ли твой храм пленными?.. Я взываю к тебе, отец мой, Амон! Я — среди чужеземцев, которых не знаю. Все страны объединились против меня, и я совсем один, и никого нет со мной. Мои солдаты покинули меня, и никто из моих колесничих не вспомнил обо мне… Но я взываю и знаю, что Амон лучше для меня, чем миллионы пеших войск и сотни тысяч колесничих, чем десять тысяч братьев и детей, спаянных воедино. Груд многих людей — ничто. Амон лучше их… Амон слышит меня и является, когда я зову его… Он протягивает мне руку, я ликую; он восклицает: "Вперед! Вперед! Я с тобой, я — твой отец. Моя рука с тобой, и я лучше ста тысяч воинов, я, властелин победы, любящий силу"». В поэме слились Гильгамеш с Гераклом.

«Я вновь обрел свое сердце, мое сердце полно радости. К чему я стремлюсь, то свершается. Я подобен Монту, я стреляю налево и воюю направо. Я подобен Ваалу в час его гнева. Я вижу: две с половиной тысячи упряжек, окружавшие меня, лежат разбитые на куски под копытами моих коней. Сердца их стали вялыми от страха, и руки ослабели. Они не могут стрелять и не осмеливаются взяться за копья. Я опрокидываю их в воду, и они падают туда, как крокодилы. Они валятся один на другого, и я убиваю, кого хочу».

Если египетская поэма верно описывает события, то значит у Рамсеса возникла тактически верная идея: опрокинуть фронт хеттов, слабый вдоль реки, и обеспечить себе прикрытие с тыла для новой атаки. Сражение, записанное на стенах египетских храмов, показывает, как тонули враги, сброшенные в реку.

«Презренный царь хеттов, вероломный и колеблющийся» (согласно египетскому изложению), увидел, что происходит с его людьми. Он собрал вокруг себя военачальников, приказал созвать войско — «их было вместе тысяча упряжек, которые тотчас направились на огонь!» — к фараону, диадема которого в форме змеи извергала огонь.

«Я набросился на них. Я был подобен Монту, в мгновение ока они почувствовали силу моей руки. Я резал, я убивал их, где бы они ни были, и один кричал другому: "Это не человек находится между нами, это Сет — многосильный. Ваал вселился в его члены, человек не способен на подобные поступки. Никто еще один, без пеших частей и колесничих, не побеждал сотни тысяч. Собирайтесь скорее, дабы бежать от него, дабы спасти свою жизнь и еще дышать воздухом. Смотрите, кто осмеливается приблизиться к нему, у того немеют руки и все тело; тот не может удержать лук или копье, кто увидит, как он бежит по дороге».

Предположим, что Рамсесу действительно удалось совершить смелую вылазку. Перед ним блеснул луч надежды, и он вспомнил о своих военачальниках, о своей свите, о своих солдатах и попытался собрать их, но не бесполезными приказами, а заклинаниями.

«Мужайтесь! Мужайтесь, мои солдаты! Вы видите мою победу, когда я один. Но Амон — мой защитник, и его рука со мной. Как трусливы вы, мои колесничие, и доверять вам нельзя. Нет ни одного среди вас, которому я не сделал бы добра. Не стоял ли я как владыка перед вами, а вы были низки? Тогда я сделал вас благородными, и ежедневно вы получаете от меня пищу. Я разрешил сыну наследовать имущество отца. Все зло, что было в этой стране, я устранил. Я простил, вам ваши недоимки и вернул вам то, что у вас забрали… Кто бы ни обратился ко мне с просьбой, я всегда отвечал: "Да, я сделаю это". Никогда владыка не делал того для своих солдат, что сделал я согласно вашему желанию, ибо я разрешил вам жить в ваших: домах и ваших городах, если вы и не несли военной службы. И то же я сделал для своих колесничих, им я указал дороги ко многим городам… и надеялся, что они отплатят мне тем же в час, когда началось сражение. Но смотрите! Поступки ваши ничтожны, никто из вас не проявляет стойкости, никто не подал мне руки помощи… Клянусь именем Ка, отца моего, Амона! Лучше бы я находился в Египте, как мои отцы, никогда не видевшие сирийцев!..»

Совершенно очевидно, что, несмотря на все прославления храбрости Рамсеса, это не рассказ о его победе.

«Преступление, совершенное моими солдатами и моими колесничими, больше, чем можно выразить словами. Но смотрите, Амон даровал мне победу, хотя солдат и колесничих не было со мной. Все далекие страны увидели мою победу и мою силу, хотя я был один, без военачальника, который следовал бы за мной, и без возницы…

Но когда Менна, мой возница, увидел, что меня окружило большое число упряжек, он ослабел, в сердце его не осталось мужества, и великий страх вселился в его тело. Он сказал его величеству: "Мой добрый; господин! Сильный владыка! Великий защитник Египта! В день сражения мы одни среди врагов. Смотри, войско и колесничие покинули нас. Почему ты хочешь остаться, пока они лишат нас дыхания? Да останемся мы невредимы, спаси нас, Рамсес!"

Его величество сказал своему вознице: "Мужайся, мой возница. Я проникну в среду врагов, как сокол. Я буду убивать, рубить, опрокидывать на землю. Что тебе эти трусы? Мое лицо не побледнело перед миллионом их".

Царь устремился вперед и проник в самую гущу врагов, и так было шесть раз. "Я преследую их, подобно Ваалу в час его гнева. Я убиваю их без устали. Но, когда мои солдаты и мои колесничие увидели, что я подобен Монту по силе и мощи, они начали по одному приближаться, чтобы к вечеру прокрасться в лагерь. Там они увидели, что все враги лежат убитые в лужах крови и среди них лучшие воины хеттов, дети и братья их царя. Я сделал поле боя при Кадеше белым (от белых одежд убитых), и некуда было ступить, так много их было".