Юст Юль - Записки датского посланника при Петре Великом, 1709–1711

Относительно паспортов с подложными именами нахожу нелишним сказать, что ввиду военного времени и чумы, свирепствовавшей во многих местностях, через которые мне надо было проезжать, я (поневоле) должен был пользоваться такими паспортами. Отмечаю это затем, чтоб после моей смерти кто-нибудь не вообразил, что я разъезжал по свету под разными именами и с фальшивым обозначением своих занятий в качестве мошенника. В 1712 г. я получил паспорт от голландского посланника в Польше и значился в нем его камердинером; год спустя, перед поездкой с Петром Флювером в Петербург, я получил королевский паспорт, в котором прописан был купцом; для обратного пути мне выдан был царский паспорт, как «королевско-канцелярскому секретарю»; в Курляндии я получил паспорт от правительства, в Данциге от города, в Берлине от магистрата, в Штеттине от князя Меншикова, (причем во всех четырех я назван был) секретарем; (наконец), в Пиллау паспорт мне выдал генерал Wopse, обозначив меня в нем прусским студентом. Обыкновенно я назывался именами Asmus Eerenboom или Asmus Ehrenbom, не соответствующими (настоящему моему имени) Rasmus >Ereboe. Брал я такие паспорта (повсюду), куда приезжал, с той целью, чтоб до самого конца моего путешествия не узнали, откуда я еду и чрез (какую страну) проехал, и не задержали меня. Старые паспорта я прятал и показывал только последний. Однако такие проделки требуют большой осторожности, ибо, как известно, тот, кто в чумное или военное время пробирается (чрез заставы) то с одним, то с другим паспортом, обыкновенно награждается пеньковой петлей, что для честного человека не особенно заманчиво…

Вскоре после сего благополучного моего возвращения на родину его величеству понадобилось послать гонца к царю. Королю, без моего о том ведома, предложили на этот предмет меня. Меня же заверили (от) высокого его имени, что по счастливом возвращении (в Данию) я получу первое (свободное) место священника, каковое я искал; но (при этом) я (непременно) должен был (идти) на норвежском яле, на котором прибыл из Норвегии, из Бергена, корсар Peter Sorensen Flywer. Я отвечал, что с величайшей охотой готов служить моему королю и отечеству (что считаю это) за счастье и честь, но прошу (только) снарядить для меня (другое судно) во избавление меня от напрасной, очевидной, преднамеренной (так сказать) гибели, и чтоб не причинить (тем) упущения и замедления по (части) королевской службы. (На это) мне возразили, что под рукой другого судна нет и что если я не поеду (на яле), то не должен более надеяться, когда бы то ни было (поступить) на службу или (получить) какой-либо заработок во владениях его величества.

Трудной (задачей) представлялся для меня выбор между гибелью в море и немилостью короля, коей мне угрожали, как строптивому подданному, в случае дальнейших (с моей стороны) отказов. Выбрал я из двух (зол) первое и 26 июля 1713 г. сел на «Голландию». Когда команда, состоявшая всего из 13 человек, села на ял и мы погрузили в (него) бочку пива и бочку меда, (в него более ничего не могло поместиться), так он был нагружен. День и ночь сидел я на (кормовой части), ибо (по тесноте) не мог сделать ни шага и не имел (приюта) для ночлега. Таким образом, все (путешествие) я просидел под открытым небом, (подвергаясь) дождю, росе и морским всплескам.

Из канала мы вышли в море через бар, на веслах, (чем возбудили) крайнее изумление присутствующих, даже тех (из них), которые не знали, куда и как далеко мы едем [440].

В полночь мы пришли в Кэггскую бухту к датскому флоту. Тут вице-адмирал Юль, ныне покойный, снабдил меня компасом и песочными часами. Морскую карту я имел сам. Впрочем, впоследствии опыт показал непригодность для нас (этих предметов); ибо, вследствие легкости яла, компас не имел никакой устойчивости, и (уже) при малейшем волнении (стрелка его) бегала кругом. (Ввиду этого) мы шли почти наугад. Вдобавок не представлялось возможности (развести) огонь, чтоб согреть пива или вина, а тем менее сварить какую-либо пищу.

Утром, выйдя (из Кэггской бухты) в море, мы очутились среди шведских военных кораблей, конвоировавших шведские транспорты. Мы показали (им) шведский флаг, к счастью при нас имевшийся, и они не остановили нас. Затем, держась при сильном ветре токийского берега, мы подошли на расстояние трех миль к Борнгольму. Тут боковой или, скорее, противный ветер стал так свеж, что мы должны были повернуть и спуститься по ветру обратно к Мээну. (Близ этого острова) нас преследовал (и загнал) на мель один датский крейсер. Так как мы не знали, друг ли он или недруг, то и не решились ему довериться.

На Мээне я подвергся большому искушению. На яле никто, кроме меня, не знал, куда мы должны идти, но (экипаж) догадывался, что (нам предстоит) дальнее плавание. (Между тем) наш ял уже показал свою непригодность для борьбы с непогодой, и это нагнало на (моих людей) такой страх, что (они не решались) ехать дальше. Петр Флювер, которому (перспектива) этого путешествия, по-видимому, тоже была не особенно (по сердцу), исподтишка настроил их так, что они взбунтовались и открыто (заявили) мне, (что) отказываются от дальнейшего плавания на яле. Видит Бог, что (и) мой дух был всецело (охвачен) тревогой, но я (поневоле) должен был заглушить в себе собственный страх и — насколько умел в таком состоянии — притвориться, что (ничего не боюсь). Я пригрозил им, что в случае отказа продолжать путешествие, я тут же с помощью властей закую их всех в цепи, и (объяснил им), что, во всяком случае, (на яле) самому мне придется не лучше, чем им. Увидав, что (сопротивление ни к чему не приведет), они несколько смирились.

30-го ночью мы пошли от Мээна на веслах и, не переставая грести, 1 августа прибыли в Рэнне, на Борнгольм, где (по причине) противного ветра остались до 4-го. (Затем пустились далее), обошли Борнгольм кругом, с севера, и прогребли до самой Померании. Здесь (мы) вышли на берег по сю сторону Riigshdfd’a и поели у одного крестьянина. Через три часа ветер в первый раз стал для нас благоприятным. Сев на ял, мы тотчас вышли в море, но после полуночи испытали такую непогоду — с громом, крупных градом, вихрем и волнением, — что, казалось, не было ни малейшей надежды на наше спасение, и я завернулся в плащ, ожидая каждую минуту быть погребенным в море… При всем том путешествие наше, (сопровождаемое) многими сменяющимися удивительными случайностями, продолжалось.

8 августа, когда мы были между Либавой и Виндавой, (около) Курляндии, поперек нашей лодки разбилась волна, так что лодка наполнилась почти (до краев) водой, даже легла на бок, и трое (из наших) людей упали в воду, (но) в конце концов мы снова втащили их обратно в ял. Во время этой суматохи я вскочил на борт, а когда лодка встала, то опять соскочил в нее. (При этом) я рассчитывал, что, если ял опрокинется, я сяду верхом на киль и меня, быть может, вынесет куда-нибудь на берег или вытащат другие плаватели… Однако Бог спас нас еще (раз). Мы стали на якорь среди бушующего моря и вычерпали из яла воду.