Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

И всё же зэки из колымских лагерей бежали! Но «колымский побег» был особого рода. Вот что пишет Жигулин:

«Добраться до материка было нельзя. Но бежать и жить в глухой тайге охотой и разбоем было можно. Вертолётов тогда ещё не было. Но для жизни в тайге надо было бежать с захватом оружия — винтовок или автоматов».

Такой побег задумал и Жигулин с подельниками. Вернее, план выработал опытный вор Иван Жук, остальные примкнули. Это случилось после смерти Сталина, когда «ворошиловская амнистия» 1953 года почти не коснулась политзэков. Собственно, многие из них ещё раньше поняли, что ничего хорошего от власти не дождёшься. Массовые побеги с захватом оружия и чётко созревшим намерением не останавливаться перед убийством начались задолго до смерти Сталина, причём участие в них вместе с блатарями принимали и «политики», и «бытовики»:

«Иван рассказал мне о том, что уже давно задумал побег.

— Когда меня возили для опознания в Усть-Омчуг, понравилось мне одно место дороги. Его отсюда видно. Видишь, желтая скала, а ниже — густой стланик, там, дальше, опять невысокая стенка, её не видно отсюда. Там место узкое. Машины идут, ветки задевают. Нам лучше машина с рудным концентратом. Она всегда выходит с фабрики ровно в девять утра. В кабине — шофёр, заключённый-бесконвойник. В кузове бочка с концентратом и два солдата с автоматами. Для налета, для прыжка в кузов нужно четыре человека. По двое на каждого солдата. Трое, считая меня, уже есть. Ты будешь четвёртым. Один хватается за автомат, второй действует пикой. Я покажу, научу, как, если не умеешь.

Разделились на пары, тренировались, насколько это было возможно, где-нибудь в пустом штреке. Иван и я составляли одну пару. Федор и Игорь — другую. Иван и Федор при прыжке должны были хвататься за солдатские автоматы. Я и Игорь — действовать пиками. Конечно, риск был очень велик. Что ножи и голые руки против автоматов! Была предусмотрена возможность гибели двоих из нас. Машину мог вести любой. Поэтому даже в случае гибели троих оставшийся имел шанс прорваться в вольную тайгу…

Уходить решено было, когда стает снег, в одну из коротких весенних ночей, через средний участок ограждения, чтобы быть подальше от вышек. Место прохода через ограждение предполагалось посыпать махоркой (от собак) до Чёрного ручья, а до него всего двадцать метров. Затем по ручью бегом — он не глубже чем по колено, — из световой зоны. Затем — всё время по воде — до Шайтанки. От Шайтанки по ручью в распадок за Жёлтой скалой. Там опять посыпать махоркой, но не густо, чтоб её не было видно. И в стланике ждать фабричную машину. В любом случае — будет стрельба или нет — проехать через Усть-Омчуг как можно дальше, как можно ближе к густой тайге. Было четыре брезентовые куртки, которые обычно надевают поверх телогреек вольные гормастера и прочая вольная шушера. Шапки и брюки — тоже вольные. Продуктов (и я, и Фёдор, и Игорь получали посылки) — на две недели. Предусматривалась и возможность укрыться в стланике на Жёлтой скале на несколько дней, пока всё успокоится. Мы будем в двух километрах от лагеря, а искать нас будут уже где-нибудь на Индигирке, полагая, что мы рванули зайцами на каком-нибудь грузовике».

Отметим, что, помимо «честного вора» и «контрика», в побеге приняли участие два «вояки». Первый, Фёдор Варламов, 33 лет, из Воронежа, разведчик, майор, Герой Советского Союза, дошедший не только до Берлина, но и до Порт-Артура. Однако после войны он получил «законный четвертак» (25 лет лагерей) за то, что в начале войны оказался в плену, откуда вскоре бежал. Второй, Игорь Матрос, 25-летний ленинградец, был взят с военно-морской службы за высказывания против Сталина, тоже получил 25 лет.

И все четверо были готовы убивать, действовать как диверсанты! И, судя по всему, не только однажды напав на грузовик. Ничего подобного! Из воспоминаний Варлама Шаламова и других колымских узников можно узнать, что такие беглецы располагались вдоль единственной на всю Колыму дорожной трассы, чтобы постоянно грабить проходящий транспорт. Это явление представляло серьёзную опасность даже несмотря на то, что, по воспоминаниям сидельца Ивана Павлова, к концу 1930-х годов практически вся колымская трасса (1042 километра по тайге и вечной мерзлоте от Магадана до Усть-Неры) была под контролем. Через каждые пятьдесят — сто километров на дороге стояли КПП, где солдаты проверяли документы у всех проезжавших. Но «вольных стрелков», «колымских робин гудов» ничего не останавливало. Вот что пишет Шаламов в «Зелёном прокуроре»:

«Так рождается “уход во льды”, как красочно окрещены такие побеги “вдоль трассы”. Заключённые вдвоём, втроём, вчетвером бегут в тайгу в горы и устраиваются где-нибудь в пещере, в медвежьей берлоге — в нескольких километрах от трассы — огромного шоссе в две тысячи километров длиной, пересекающего всю Колыму…

По огромному шоссе день и ночь идут машины. Среди них — много машин с продуктами. Шоссе в горах — всё в подъёмах и спусках — машины вползают на перевалы медленно. Вскочить на машину с мукой, скинуть мешок-два — вот тебе и запас пищи на всё лето. А везут ведь не только муку. После первых же грабежей машины с продуктами стали отправлять в сопровождении конвоя, но не каждую машину отправляли таким образом.

Кроме открытого грабежа на большой дороге, беглецы грабили соседние с их базой посёлки, маленькие дорожные командировки, где живут по два-три человека путевые обходчики. Группы беглецов посмелее и побольше останавливают машины, грабят пассажиров и груз.

За лето при удаче такие беглецы поправлялись и физически, и “духовно”».

Конечно, это была не «свобода, о которой мечтали» — но и не лагерное рабство. Ради этого стоило рискнуть жизнью… И многие рисковали — как четвёрка неудачливых побегушников, в которую входил Жигулин.

Хотя… Тот же Шаламов сообщает о подобных побегах:

«Беглецы жили до поздней осени. Мороз, снег выживал их из голого, неуютного леса. Облетали осины, тополя, лиственницы осыпали свою ржавую хвою на грязный холодный мох. Беглецы были не в силах более держаться — и выходили на трассу, на шоссе, сдавались на ближайшем оперпосту. Их арестовывали, судили… и — они выходили в ряды работяг на прииск, где уже не было их товарищей по бригаде — те либо умерли, либо ушли в инвалидные роты полумертвецами».

То есть на Колыме такие дерзкие «отрывы» зачастую совершались лишь для того, чтобы продлить себе жизнь, не надорваться на ТФТ — тяжёлом физическом труде. Однако были и куда более масштабные, дерзкие побеги. Они стоят отдельного рассказа.

И тут самое время вернуться к проблеме авторства песни «По тундре». Мы уже писали, что песня не могла возникнуть до войны, поскольку железная дорога Воркута — Ленинград появилась лишь 31 декабря 1941 года, когда заключённые завершили прокладку отрезка Котлас — Воркута. Кроме того, в довоенном ГУЛАГе вооружённые побеги с нападением на охрану были практически невозможны: к ним не были психологически готовы ни блатари, ни «бытовики», ни тем более «политики». А вот как быть с датировкой Григория Шурмака, который утверждал, что сочинил песню в конце 1942 года (ноябрь-декабрь)? Возможно ли, чтобы за год психология зэков изменилась настолько, что они вдруг стали лихими побегушниками, готовыми вступить в вооружённый конфликт с лагерной охраной, вохрой и остальными военными формированиями? В мирное время не решались, а с началом боевых действий — вдруг настолько «озверели»? Мало верится…