Александр Сидоров - По тундре, по железной дороге: И вновь звучат блатные песни!

Зато вторая линия — с узнаванием милого, расставанием и портретом-фотокарточкой — сформировалась со временем в отдельное самостоятельное произведение, утратив кровавый финал и превратившись в разбитную залихватскую песенку. Случилось это в среде исполнителей-эмигрантов, судя по всему, в конце 1920-х — начале 1930-х годов. Во всяком случае, первые известные записи относятся именно к этому периоду. А первым исполнителем «Панамы» большинство исследователей традиционно называют Юрия Спиридоновича Морфесси, которого когда-то сам Шаляпин окрестил «Баяном русской песни».

Грек Морфесси родился в Афинах, но с семи лет жил в Одессе, пел в церковном хоре, затем в юном возрасте его приняли в Одесский оперный театр. Однако оперная судьба Морфесси не сложилась: с 1904 года он переходит в оперетту, затем выступает в Театре цыганской песни, а с 1912 года полностью отдаёт себя эстраде. Его охотно записывают на пластинки, он выступает перед императорской семьёй, в 1915 году в Петербурге открывает элитарное кафе «Уголок». Во время Гражданской войны в 1918 году Морфесси руководит в Одессе Домом артиста, где выступают Надежда Плевицкая, Леонид Утёсов, Иза Кремер, Александр Вертинский…

А в 1920 году Юрий Морфесси эмигрирует. Поёт в Париже, в Риге, в Белграде… В годы Второй мировой войны вступает в артистическую бригаду коллаборационистского «Русского корпуса», записывает пластинку в Берлине, выступает перед Власовым, отступает вместе с немцами. Окончание войны застаёт в баварском городке Фюссенне, где он выступает в лагерях для перемещённых лиц. В 1949 году умирает практически в безвестности.

Но вот в начале 1930-х имя Морфесси в эмигрантских кругах (и даже за их пределами) гремело. Как раз в это время, в 1931 году, он и записывает в Германии на фирме «Parlophon» «усечённую» песенку о панаме:

Тот же текст повторяется и в записи, которую Юрий Спиридонович сделал позднее, в 1933 году, на польской студии «Syrena-Electro». Единственное различие — вместо Москвы, куда миленький не вернётся, фигурирует Варшава.

На самом деле вопрос о первом исполнении «Панамы» в адаптированном варианте следует считать открытым. Во всяком случае, нам известна запись этой песни более ранняя, нежели германская пластинка Морфесси. Так, русские эмигранты Люся и Николай Донцовы в Нью-Йорке выпускают «Одесскую панаму» (именно под этим названием) в июле 1929 года. Причём привносят в песенку явно блатную, уголовную струю:

Судя по изложению, героиня собирается покинуть Одессу (которую пошло произносит как «Одэсса» [45] Увы, то же самое можно сказать и об исполнении Марком Бернесом шлягера «Шаланды, полные кефали». Настоящий одессит, конечно, никогда не произнесёт «Одэсса» — только «Одесса». ), однако вместе с милым, причём у них уже разработан примерный план дальнейших действий, как «зажить на славу»: для этого необходимо всего лишь обворовать две-три квартирки. И хотя история завершается привычными стенаниями о страдальческой любви, слушатель по отношению к будущему сладкой парочки настроен достаточно оптимистически: всё будет хорошо — если полиция не догонит…

Есть и более ранние источники, которые свидетельствуют о популярности «Панамы» — уже в Советской России, но из них, увы, нельзя с точностью узнать, имеем ли мы дело ещё с дореволюционной песенкой, которая оканчивается «стаканчиком отравы», или уже с более жизнеутверждающей концепцией, когда милый убывает в неизвестном направлении, а героиня ограничивается лишь странным пожеланием, чтобы «не билось сердечко каждый час» (довольно необычный случай аритмии; даже кремлёвские куранты отбивают время куда чаще).

В принципе, у меня нет особого желания загружать читателя перечислением разного рода вариаций и версий незатейливой песенки. Пожалуй, любопытнее всего приглядеться к забавным «капризам моды», которым оказался подвержен носитель панамы. Тем более что некоторые загадочные предметы его туалета заставляют многих слушателей терзаться сомнениями и выдвигать самые смелые — до нелепости — предположения по поводу его одеяния.

Начнём со штанов, поскольку они в песне являются первым опознавательным знаком «милого» — не считая походки, которая во всех вариантах — постоянный и неизменный атрибут. Хотя героиня так и не разъясняет нам, что такого особенного в этой самой походке. Можно лишь предположить (учитывая одесское происхождение песни), что имеется в виду особый «морской походняк», о котором повествует другая, не менее популярная песенка 1920-х годов «Я Колю встретила на клубной вечериночке»:

То же самое сравнение повторяет и песня 1930-х «В Кейптаунском порту» Павла Гандельмана:

Однако нас интересует не походка, привычки или черты характера, а исключительно детали костюма. А тут, разумеется, на переднем плане — именно штаны. Правда, в новейшие времена неизвестные юмористы перекроили первую строку «Панамы» с учётом некоторой феминизации отдельных представителей сильного пола — «Я милого узнаю по колготкам»… Но это глумление над классикой мы не станем принимать во внимание, а перейдём непосредственно к штанам.

Да, как мы уже успели убедиться, продолжительное время песенный персонаж щеголял именно в штанах. В первоначальной версии, озвученной Куприным в «Гамбринусе» (и ещё, собственно, не являвшейся полноценной «Панамой»), расцветочка была пёстрой: