Виталий Познахирев - Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг.

Что касается порядка и условий расквартирования военнообязанных, то таковые, в целом, ничем не отличались от принятых ранее в отношении подданных Австро-Венгрии и Германии. Главы губерний доводили соответствующее распоряжение МВД до полицмейстеров и уездных исправников, предписывая им «по прибытии во вверенные им местности военнопленных, (читай «военнообязанных» — В.П. ) водворять их под надзор полиции на общем основании со всеми остальными поднадзорными в тех частях города или уезда, где полицейский надзор за ними может быть наиболее обеспечен <���…>. Проживать они должны на свой счет и помещаться, по возможности, группами». Одновременно губернатор запрашивал о количестве интернируемых, которых может принять каждый уезд и город [244] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 659. Л. 4. .

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 2993. Л. 53.

Ответы, правда, были неоднозначными. Так, Рыбинский полицмейстер донес Ярославскому губернатору, что «в гор. Рыбинск в Зачеремушной части может быть размещено по частным квартирам до 300 человек турецких подданных мусульман. Если же для той же цели обратить и ночлежный дом Рыбинского биржевого общества, то в последнем может быть размещено казарменным порядком еще 100 чел.» [245] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 659. Л. 20. . Однако гораздо чаще власти сталкивались с более или менее откровенным нежеланием домовладельцев «пускать к себе турок» — явлением, хорошо известным в XVIII–XIX вв. и особенно ярко проявившимся в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. К примеру, Угличский уездный исправник вынужден был в декабре 1914 г. запросить у Ярославского губернатора разъяснений, «как поступать в том случае, если владельцы квартир не желают отдавать свои квартиры под военнопленных даже и за плату, что и оказывается в Большом Селе, где имеются помещения, но владельцы категорически отказались предоставить свои помещения для военнопленных даже и за плату; затем, как поступать в случае, если у присланных военнопленных не будет средств не только для оплаты квартиры, но и к существованию, следует ли в этом случае отводить им квартиры и на чьей обязанности будет лежать оплата квартиры» [246] Там же. Л. 51. . Еще больше вопросов тогда же возникло у Мологского уездного исправника, обратившего внимание Ярославского губернатора на то, что «большим затруднением в деле рассылки турок и расселения их по уезду в зимнее время может явиться отсутствие у них, как у жителей юга, теплой одежды, необходимой в нашей холодной местности (большая часть прибывших под надзор полиции турок явилась одетой только в пиджаки с башмаками на ногах), а равно малая приспособленность крестьянских домов для квартир, ибо крестьяне в зимнее время целыми семействами проживают в одной избе, соблюдая большую экономию в топливе, а большие усадьбы, как, например: князя Куракина, графов Мусиных-Пушкиных и нашего посла в Вене г. Шебеко стоят необитаемыми, да и владельцы их на квартиры турок не пустят, при этом и крестьянское население также будет неохотно пускать к себе на квартиры турок, требуя с них высокой квартирной платы, что для большей части их явится невозможным, ибо они представляют элемент очень несостоятельный» [247] Там же. Л. 53. .

В свете изложенного необходимо подчеркнуть, что хотя действующий Устав о земских повинностях и допускал принудительный отвод помещений по требованиям органов власти, последние всемерно избегали применять данное право. Во всяком случае нам известен лишь один факт принудительного отвода дома для военнопленных, имевший место в сентябре 1916 г. в г. Кирсанов Тамбовской губ. [248] ГАТО. Ф. Р-517. Оп. 1. Д. 6. Л. 71. Однако это было, конечно же, исключением, т. к. становые, участковые и прочие приставы, как правило, находили с домовладельцами общий язык, не доводя дело до крайности. Особо же непримиримых приглашали в кабинет полицмейстера, где после непродолжительной беседы те навсегда избавлялись от предубеждений в отношении турок. Таким образом, Ярославский губернатор мог уже в декабре 1914 г. с полным основаниям доложить в МВД, что «все выселенные в губернию турецкие подданные размещены группами на частных квартирах, нанятых ими за свой счет» [249] ГАЯО. Ф. 73. Оп. 9. Д. 659. Л. 44. .

В финансовом обеспечении турецких военнопленных в России мы не обнаруживаем сколько-нибудь заметных особенностей. Аскерам, как и всем нижним чинам стран Тройственного союза, выдача жалования вообще не производилась. Впрочем, его отсутствие вполне компенсировалось заработной платой, анализируя размеры которой, А. Н. Талапин пришел к совершенно обоснованному выводу, что «еще до Октябрьской революции военнопленные оказались во многом приравненными к русским рабочим» [250] Талапин А.Н. Указ. соч. — С. 165. . В 1918 г. этот факт получил официальное закрепление в актах Центропленбежа, неоднократно указывавшего губернским коллегиям о пленных и беженцах (губпленбежам), что «оплата труда военнопленных должна быть поставлена в совершенно одинаковые условия с оплатой труда наших граждан» [251] ГАТО. Ф. Р-1583. Оп. 2. Д. 3. Л. 543об. .

Что же касается офицеров, то с начала войны и до 1 февраля 1918 г. их жалование оставалось неизменным и составляло ежемесячно: обер-офицеры — 50 руб., штаб-офицеры — 75 руб., генералы — 125 руб. (ст. 73 Положения о военнопленных). При этом получение турецким офицером, находящимся в плену, очередного воинского звания на его финансовом положении никак не отражалось. Так, в июле 1917 г. расквартированные в ИркВО капитаны Ахмед эфенди Бин Нури, Мухлис эфенди Бин Сулейман, Али Риза эфенди Бин Гуссейн и Измаил Хаки эфенди Бин Торсун после присвоения им очередного воинского звания «майор», были переведены «на штаб-офицерское положение», но денежное содержание продолжали получать как обер-офицеры [252] АВПРИ. Ф. 160. Оп. 708. Д. 2258. Л. 2–4а. . Впрочем, и это продолжалось недолго: с 1 февраля 1918 г. всех пленных офицеров, в т. ч. и турецких, уравняли с рядовыми и вообще перестали им что-либо платить [253] РГИА. Ф. 32. Оп. 1. Д. 409. Л. 31. . Причем в оценке последнего факта нам близка позиция А. Н. Талапина, считающего такую «унификацию» закономерной, т. к. согласно ст. 17 IV Гаагской конвенции пленные офицеры приравнивались к соответствующим офицерским чинам армии держащей в плену державы, а держава эта упразднила и офицерские чины, и офицерское содержание [254] Талапин А.Н. Указ. соч. — С. 205. .

Финансовое обеспечение турецкого врачебного и санитарного персонала также подчинялось универсальным требованиям. С ноября 1915 г. пленные врачи довольствовались наравне с русскими врачами. Несколько позже, в январе 1916 г., пленные санитары были также приравнены к русским санитарам. Небезынтересно отметить, что советская власть поначалу пыталась уклониться от этой обязанности, и двукратное повышение в 1918 г. жалования военным врачам было распространенно на пленных врачей лишь после вмешательства Правового отдела Центропленбежа, указавшего Наркомвоену на нарушение им ст. ст. 9 и 13 Женевской конвенции [255] ГАРФ. Ф. Р-3333. Оп. 5. Д. 52. Л. 33, 38–40. .