Уильям Дюрант - Жизнь Греции. История цивилизации

Упадок религиозной веры способствовал компенсирующему росту утопий: стоик Зенон нарисовал идеальный коммунизм в своем «Государстве» (около 300 года), а его последователь Ямбул (около 250 года) вдохновлял греческих повстанцев романом, в котором описывал Остров Блаженных в Индийском океане (возможно, Цейлон); там, рассказывал он, все люди равны не только правами, но и способностями и умом; все одинаково трудятся и имеют равную долю в плодах своего труда; все принимают по очереди одинаковое участие в управлении государством; там нет ни богатства, ни бедности, ни классовой войны; природа сама собою приносит щедрые плоды, и люди живут в гармонии и всеобщей любви [2119].

Отдельные правительства национализировали некоторые отрасли промышленности: Приена взяла под свой контроль солеварни, Родос и Книд — гончарные мастерские, но правительства платили так же мало, как и частные работодатели, и извлекали всю возможную прибыль из труда государственных рабов. Пропасть между богатством и бедностью расширялась [2120]; классовая война принимала более ожесточенный характер. Каждый город — молодой или старый — был объят взаимной ненавистью классов, мятежами, убийствами, репрессиями, изгнаниями, попранием прав собственности и личности. Одержав победу, одна партия изгоняла другую и конфисковывала ее добро; вернувшиеся к власти изгнанники отвечали гонителям тем же и избивали своих врагов; вообразите себе стабильность экономической системы, подверженной подобным встряскам и беспорядкам. Иные древнегреческие города были доведены классовой враждой до такого оскудения, что из них бежали жители, гибла промышленность, на улицах росла трава и пасся скот [2121]. Живший около 150 г. до н. э. Полибий описывает отдельные непреходящие стадии этой войны с точки зрения богатого консерватора:

«После того как они [радикальные вожди] привьют населению охоту и жадность до взяток, достоинство демократии уничтожается, и она превращается в правление насилия и сильной руки.

Ведь стоит толпе, привыкшей кормиться за чужой счет и надеющейся поживиться имуществом соседей, найти достаточно честолюбивого и дерзновенного вожака, как воцаряется насилие. Затем наступает время буйных сходок, убийств, изгнаний, переделов земли» [2122].

Именно внешние и классовые войны ослабили материковую Грецию настолько, что она без труда была завоевана Римом. Озлобленная безжалостность победителей — уничтожение посевов, вырубка виноградников и плодовых садов, разрушение крестьянских усадеб, продажа пленников в рабство — обрушивалась на одну общину за другой, оставляя последнему врагу лишь полую оболочку. Земля, опустошенная враждой, эрозией, обезлесением и небрежностью обнищавших арендаторов или рабов, не могла конкурировать с аллювиальными долинами Оронта, Евфрата, Тигра и Нила. Северные города находились теперь в стороне от больших торговых путей; они потеряли военный флот и не могли держать под контролем те источники и маршруты хлебного импорта, над которыми господствовали имперские Афины и Спарта. Центры власти, литературного и художественного творчества вновь сместились в Азию и Египет, у которых Греция смиренно училась словесности и искусствам тысячелетие назад.

Кризис города-государства ускорил упадок ортодоксальной религии; боги города не смогли его защитить и поплатились за свое бессилие верой. Население общалось с иноземными купцами, непричастными к светской или религиозной жизни города, перенимая их веселый скептицизм. Мифология древних местных богов сохранялась среди крестьянства, городского простонародья и в государственных обрядах; люди образованные использовали ее в поэзии и искусстве, вольнодумцы обрушивались на нее с жестокими нападками, высшие классы поддерживали ее как опору порядка и порицали открытый атеизм как проявление дурного вкуса. Возникновение крупных государств способствовало религиозному синкретизму и смутному монотеизму, тогда как философы стремились сформулировать основы пантеизма для образованных таким образом, чтобы не впасть в слишком очевидное противоречие с ортодоксальной верой. Около 300 года до н. э. сицилиец Евгемер из Мессаны обнародовал книгу под названием Hiera Anagrapha (буквально «Священное писание», или «Летопись»), в которой доказывал, что боги являются либо олицетворенными силами природы, либо — что случается чаще — выдающимися людьми, которых обожествило благодарное народное воображение за их благодеяния человечеству; по Евгемеру, мифы представляют собой аллегории, а религиозные обряды были изначально посвящены поминовению мертвых. Так, Зевс был завоевателем, умершим на Крите, Афродита — основательницей и покровительницей проституции, а сказание о Кроне, пожирающем собственных детей, — всего лишь смутное воспоминание о времени, когда на земле существовал каннибализм. Книга Евгемера обусловила резкий рост атеистических настроений в Греции третьего века [2123] [2124].

Скептицизм, однако, неутешителен: он оставляет пустоту в воображении и сердце простого человека, а вакуум вскоре втягивает в себя новую, ободряющую веру. Победы философии и Александра расчистили дорогу для новых религий. В третьем веке Афины были настолько взбудоражены экзотическими культами, которые почти все обещали небеса и угрожали адом, что Эпикур, как и Лукреций в Риме первого века, чувствовал себя призванным провозгласить, что религия враждебна миру разума и радостям жизни. Новые храмы, даже в Афинах, посвящались теперь обычно Исиде, Серапису, Бендцде, Адонису или какому-нибудь иному чужеземному божеству. Процветали Элевсинские таинства, которым подражали Египет, Италия, Сицилия и Крит; Дионис Элевтерий — Освободитель — пользовался популярностью до тех пор, пока не слился с Христом; орфизм приобрел новых приверженцев, возобновив контакты с восточными верованиями, из которых он когда-то возник. Древняя религия была аристократической и не допускала к богопочитанию иностранцев и рабов; новые восточные культы были открыты для всех мужчин и женщин, будь они чужаками, зависимыми или свободными, и привлекали все классы обещанием вечной жизни.

Суеверие распространялось как раз в то время, когда высшего развития достигла наука. Феофрастов портрет «Суеверного» показывает, сколь тонка была пленка культуры даже в столице просвещения и философии. Число семь почиталось несказанно священным: насчитывалось семь планет, семь дней недели, семь чудес света, семь возрастов, семь небес, семь врат в Аиде. Торговые сношения с Вавилонией оживили астрологию; народ считал само собой разумеющимся, что звезды — это боги, которые целиком и полностью управляют судьбами людей и государств; характер, даже сама мысль предопределены звездой или планетой, под которой родился человек, а стало быть, могут находиться под знаком Юпитера (веселье), Меркурия (непостоянство) или Сатурна (угрюмость); даже евреи — наименее суеверный из всех народов — выражали добрые пожелания словами Mazzol-tov — «Да будет твоя планета к тебе благосклонной» [2125]. Астрономия сражалась с астрологией не на жизнь, а на смерть, но во втором веке нашей эры вынуждена была уступить. И повсюду в эллинистическом мире почиталась Тихе — великая богиня Удача.