Станислав Чернявский - Алексей Комнин - спаситель Византийской империи

Правда, «западной» эту манеру можно было называть лишь условно. Рыцарскую конницу изобрели сарматы за 1400 лет до описываемых событий. Впоследствии эту тактику применили византийцы, назвав тяжеловооруженных конников катафрактами . Но к концу XI века таких «рыцарей»-катафрактов в Византии не осталось. Они разорились или погибли в эпоху смут. А пехота сражалась плохо. Вот почему пришлось нанимать рыцарей-франков.

В число турецких наемников входили отборные воины, а командовали ими лучшие из лучших головорезов армии султана. Среди прочих там находился «сам Камир», со значением пишет Анна Комнина. Кто такой этот Камир и чем он знаменит, мы уже никогда не узнаем. Можно лишь предположить, что грозное имя этого военачальника гремело по всей Малой Азии во времена войн между сельджуками и византийцами. Спектакль под названием «История человечества» очень многолюден. Его переполняют статисты или второстепенные персонажи, которые быстро забываются. Из миллиардов людей, живших на нашей планете, мы держим в памяти всего лишь несколько сотен. Одна из целей историка — открыть как можно больше имен. Ибо забвение делает нашу жизнь бессмысленной.

Этот поступок Алексея впоследствии повторил русский великий князь Дмитрий Иванович в битве на Куликовом поле. Все мы помним хрестоматийный пример, когда Дмитрий обрядил в великокняжеские доспехи боярина Бренка, а сам пошел драться в передовом полку. Это произвело огромное впечатление на воинов и бояр. Все поняли, что терять нечего, коль скоро великий князь вдет навстречу опасности. Алексей поступил чуть иначе. В этом — важный психологический нюанс поведения византийского императора. Он был хитрее и тоньше своего московского коллеги.

Коннетабль — это жезлоносец, заместитель короля или герцога на поле боя, командующий войсками; в Польше такая должность называлась «гетман», а в современной Англии от пышного «коннетабль» произошло прозаическое «констебль» — полицейский с жезлом.

Анна Комнина пишет о битве при Ларисе со сдержанной радостью. Зато западные хронисты безбожно врут в угоду своим норманнским заказчикам. Они называют Боэмунда победителем. Еще бы: он отбил все нападения, рассеял несколько византийских отрядов и смог уйти в Касторию, причем враг его не преследовал. Это создает у современных историков иллюзию незначительности победы византийцев. Некоторые вообще не верят в ее реальность. В нынешней исторической науке почему-то утвердилось клише: византийские источники всегда лгут, преувеличивают свои успехи, замалчивают поражения. А западные хронисты — это образец рыцарской чести. У них всегда верные данные о численности неприятельской армии, ясные описания сражений и откровенный разбор результатов боевых кампаний.

На самом деле — это просто штампы. Мы видим, что западные источники называют фантастическую численность армии Алексея — 170 тысяч человек. Эту цифру принимает даже такой вдумчивый и доброжелательный историк Византии, как Федор Успенский.

Восхвалений, пресмыкательства перед властью и сознательного искажения фактов на Западе не меньше, чем в любом другом конце мира. «Честные» западные СМИ возникли не сегодня — это продукт тысячелетней эволюции, которая знала таких корифеев вранья, как Вольтер и Гизо, Геббельс и полковник Хауз, Черчилль и Рузвельт. Современные журналисты — лишь тень былых титанов. Имена средневековых писателей менее известны, но поверьте: лгали они не меньше. Это не значит, что византийские авторы отличались кристальной честностью: мимоходом мы цитировали, например, редкого мерзавца и вруна Пселла. Но это значит одно: нельзя принимать на веру слова историков и летописцев. Нужно владеть методами исторической критики для того, чтобы уметь отделять ложь от правды. В данном случае несомненно, что лгут западные писатели.

Но что было в действительности?

Философия — наука тонкая. Удержаться на дозволенных позициях в ней очень сложно. Мы помним это на примере философских кафедр в советских вузах. Это всегда был рассадник вольнодумства, но настолько закамуфлированного и заумного, что власть смотрела на него сквозь пальцы. По той же причине вольнодумство философов терпели в западном демократическом мире. Кому придет в голову начинать революцию против советской или буржуазной системы под знаменами Хайдеггера или Хабермаса?

Но философия часто мстит за пренебрежение к себе. Стоит проглядеть крамолу интеллигентов, и на арене появятся бунтари. На Западе в новое время таким стал Герберт Маркузе, который призывал разрушить капиталистический мир. В СССР — Александр Зиновьев, который выступил против советской системы. И Советам, и буржуазии пришлось немало потрудиться, чтобы подавить вольнодумцев. В Византии ересь Итала вовремя заметили и донесли Алексею Комнину. До гражданской войны не дошло. Философа удалось вовремя остановить. Хотя поначалу исход идейной борьбы был вовсе не очевиден. В эпоху разложения и смут императорам было вовсе не до Итала.

Вот почему, например, поздних большевиков (начиная с 40-х годов XX века) нельзя считать антисистемой. Хотя на ранних этапах в их партию проникло много сомнительных элементов, которые проповедовали свободный секс, потребляли наркотики и не признавали порядка. Однако этих людей очень быстро уничтожили, и общество развивалось своим чередом. Большевистская система была атеистична и позитивна (бывает и так). Практически во всех государствах, где побеждали коммунистические режимы, тоталитарные антисистемные секты подверглись запрету, а их адепты — жестоким гонениям. Это симптоматично.

По всем юридическим нормам действия манихея можно квалифицировать как мятеж против законного правительства. Но не всегда они расценивались именно так. Например, советские историки воспринимали Травла, да и всех манихеев, как социальных борцов. Это неверно.

Повторимся еще раз. Ересь — это мировоззрение. Богомилы — это, примитивно говоря, сатанисты высокой степени посвящения. Одним из самых знаменитых сатанистов того времени являлся западно-римский император Генрих IV — аристократ, безжалостно подавлявший крестьянские выступления. Так что дело не в социальном протесте, а в душевной или духовной болезни носителей ереси.

Король потерял престол еще в 1074 году, но не утратил амбиций. Шалмана свергли двоюродные братья, от него отреклась жена. Тогда экс-король снесся с печенегами и заключил с ними союз. Возможно, в войске Шалмана собрались последние паладины древней венгерской доблести — тяжелые кавалеристы, прямые потомки угорских кочевников, когда-то державших в страхе половину Европы и набиравших полонянок во время набегов. А свергли его новые венгры — потомки от смешанных браков с европейскими пленницами. Так или иначе, Шалман чувствовал себя своим среди печенегов.