Эккехард Клюг - Княжество Тверское (1247–1485 гг.)

3) Вновь взошедший с тверской помощью на московское великое княжение Василий II вместе со своим сыном Иваном III стремился как можно скорее восполнить потерю сил в предшествующие десятилетия.

Предлагаемая здесь интерпретация событий естественным образом основывается на представлении о том, что во второй трети XV в. Тверь уже ни в коем случае не могла перенять у Москвы роль наиболее могущественного из русских владений. Для Твери эта цель стала недосягаемой с 1327 г., самое позднее — с 1339 г. Даже полное отделение от великого княжества Московского враждебных Василию II удельных княжеств (а к этому, впрочем, противники Василия II вовсе и не стремились, о чем уже говорилось выше) не ослабило бы Москву до такой степени, чтобы Тверь смогла превзойти ее в силе. Тверь смогла использовать московский династический кризис для достижения всего лишь одной цели: устойчивой и длительной стабилизации великого княжества Тверского в качестве третьей силы наряду с Москвой и Литвой. Эта цель была достигнута как благодаря внутренним противоречиям в великом княжестве Московском, так и благодаря союзам, самостоятельно заключавшимся Тверью с другими силами (Свидригайло).

В источниках, относящихся к времени правления Бориса Александровича, идеология власти и тверское региональное сознание находят особенно характерное выражение. Заметны они прежде всего в двух литературных произведениях: в так называемом «Предисловии летописца княжения Тверского Благоверных великих князей Тверских», представлявшем собой одну из версий жития Михаила Александровича, возникшую во время правления Бориса Александровича; особенно же-в «Слове похвальном» тверского анонима, летописная часть которого уже неоднократно цитировалась.

«…слышаша велиции рустни князи и вельможии премудрость и крепость великого князя Бориса Александровича, въ богомъ обетованной той земли царствующа, и приидоша от конець земли не токмо премудрости слышати, но и видети славного того государя и питатися от царскыя тоя и сладкоядныя тоя трапезы.

И что же нареку тя, великого кьнязя Бориса Александровича? И и а реку его Тивириа кесара правосудна. Ио Тиверии не повели людемъ своимъ въ красныхъ ризахъ и в златыхъ блистаниихъ предъ собою ходити. И сий же самодержавный государь, великий князь Борись Александровичъ, не такъ, но бесчисльно даа людемъ своимъ, и повелевая въ своей полате въ красныхъ блистаниихъ пред собою ходити, а самъ же царскымъ венцемъ увязеся…» [1383].

Проявляющееся в этих речах высокое самосознание сначала кажется странным с учетом того, сколь тихо и бесславно исчезло с политической карты четырьмя десятилетиями позже великое княжество Тверское. Поэтому естественной была и первая реакция исследователей на «Слово похвальное», опубликованное Н. П. Лихачевым в 1908 г.: А. А. Шахматов назвал этот источник памятником призрачной славы, искусственных попыток придать блеск угасающему организму, оживить труп цветами красноречия [1384]. «Слово похвальное», завершенное около 1453 г. [1385], относится, однако, ко времени, когда сосед и соперник Твери, великое княжество Московское, на два долгих десятилетия было ослаблено внутренним расколом. Хотя Москва сравнительно быстро оправилась от этого периода слабости, недооценивать его все же не следует. Хотя и не каждое слово тверского анонима можно принять за чистую монету, что вполне допустимо применительно к источникам подобного типа, все же это произведение позволяет сделать важные ретроспективные выводы в связи с политическими тенденциями, получившими распространение в Твери во время московских междоусобиц. Внешние условия возникновения и внутреннее содержание тверской «публицистики» явно находятся во взаимосвязи. Я. С. Лурье удалось сформулировать позицию, прямо противоположную шахматовской: он подчеркивает выступление Твери против Москвы и Литвы, самостоятельную позицию Твери по отношению к объединительному Флорентийскому собору, а в первую очередь — политическую терминологию тверских источников. В «Слове похвальном» Я. С. Лурье насчитывает семикратное употребление титула «царь»; десять раз использовано слово «самодержец»; еще чаще при обозначении великого князя Бориса применяется слово «государь» [1386].

«Предисловие» содержит список земель, находившихся под властью последнего великого князя владимирского, происходившего из Твери, Александра Михайловича (1326/1327 г.); список этот охватывает «землю русскую» с Владимиром, Великим Новгородом, вплоть до земель «измаильтян» (татар) и расположенных на северо-востоке регионов, граничащих с уральскими реками и Северным Ледовитым океаном [1387]. Я. С. Лурье полагает, что в период между 1434 г. и 1447 г. правившие Тверью политики хотели объединить эти земли в единое русское государство с центром в Твери [1388]. Как полагает Я. С. Лурье, Тверь поторопилась сыграть ту роль, которая позднее была предназначена Москве, первой поставив на повестку дня устремление к национальной независимости и выдвинув лозунги национального единения [1389].

В результате подобных истолкований свидетельства тверских источников без каких-либо затруднений вводятся в национальный образ русской истории, предваряя собою определенную московскую тенденцию, в соответствии с которой объединение отдельных княжеств в единое государство было своего рода «целью» средневековой русской истории. Поэтому точка зрения Я. С. Лурье нашла широкое признание и в советской историографии периода, последовавшего за научной деятельностью М. Н. Покровского [1390].

Рассуждая на эти темы совсем иначе, У. Филипп демонстрирует гораздо большую осторожность. У. Филипп констатирует, что тверской аноним представляет своего правителя наиболее выдающимся князем Руси и предлагает сопоставлять Тверь и ее великого князя с Византией и византийскими императорами. Многочисленные сравнения с ветхозаветными, античными и русскими образцами объясняются тем, что православная теология основывалась на неоплатоническом принципе мышления вокруг пары понятий «прообраз — отображение». В отличие от более раннего жития Дмитрия Донского, также обозначающего в отдельных случаях великого князя московского как «царя», «Слово похвальное» выказывает иное, программное, употребление этого титула [1391].

Это отчетливо видно уже и в цитировавшемся выше в несколько иной связи фрагменте. Тверской аноним постоянно стремится восславить своего правителя, даже превосходящего прежние достохвальные образцы. Почему же он ставит перед собой эту цель? Недавно Ч. Дж. Хальперин опубликовал достойную внимания небольшую работу, ориентированную в ином направлении, чем статья Я. С. Лурье [1392]. Частота употребления понятия «тверская земля» в «Слове похвальном» намного выше, чем понятие «русская земля» — в количественном выражении они относятся как 7:3; к тому же «русская земля» употребляется в чисто географической или культурной взаимосвязи как синоним «Руси». Согласно Ч. Дж. Хальперину, уникальным в своем роде является обозначение в этом тверском источнике в качестве «московской земли» великого княжества Московского; ни одно «идеологическое» произведение из Москвы ни разу не употребляет этого словосочетания, характерного только для тверского анонима. Так Ч. Дж. Хальперину удается весьма остроумно показать контуры региональной тверской «идеологии», в рамках которой превознесение князя Бориса и восхваление Тверской земли представляет собой две стороны одной медали. Наглядность этой концепции лишь увеличится, если обратить внимание на некоторые фрагменты «Слова похвального», мимо которых проходит Ч. Дж. Хальперин или же не рассматривает их в соответствующем контексте.