Эккехард Клюг - Княжество Тверское (1247–1485 гг.)

При отвоевании Москвы воеводами Василия II и Бориса Тверского, тверской аноним объясняет, что на Москве никто не отважился

«руки подняти противу такых дву государей» [1393].

С точки зрения тверского анонима, на Руси есть не только одни «государь». Борису Александровичу этот титул подобает точно так же, как и великому князю московскому. Подчеркивая равенство тверского и московского великих князей, тверской аноним ни в коем случае не изобретает здесь чего-либо нового: уже дед Бориса Иван Михайлович указывал Василию I на прежнее первенство Твери, когда в 1406 г. москвичи заключили на Плаве унизительное для великого князя тверского перемирие с Литвой. Превознесение Бориса Александровича в «Слове похвальном», представление его первым среди равных в круге русских князей [1394]преследует, собственно, лишь одну цель — сравняться с Москвой, ликвидировав преимущество, которого Москва добилась за последние сто лет. Помощь Бориса Василию II изображается как пример самоотверженности, и «доблесть» великого князя тверского приобретает даже слегка покровительственный оттенок.

Аноним рассказывает, что когда Василий II узнал о предложении помощи со стороны Твери, то прореагировал следующим образом:

«…князь великий Василей и въздохнувъ из глубины сердца своего, и прослезися, и рече: «Похвалю убо всещедрого и милостивого бога и его пречистую матерь от добродители своего брата, великого князя Бориса, и яко не остави мене в скорби сей пребывати. Но понеже бо некогда пришедшу на меня дяде моему, князю Юрию [1395]с тыле же съ своимъ сынол, со кияземъ съ Дмитреемъ, изгонивъ мене со стола моего и отечества, и аз же не обретохь обиталища ни у кого же, но развее в дому у святого Спаса и у съвоего брата, у великого князя Бориса Александровича. И онъ же преупокоил мя»…» [1396].

Когда Василий II появился в Твери, Борис увидел его «уничижиниа и нищевидна, но от своей братии поруганниа» [1397]. После бегства Шемяки из Волока Ламского оба великих князя преследовали беглеца. Когда выяснилось, что Шемяка ускользнул от погони, скрывшись на дальнем северо-востоке, Василий намеревался отказаться от дальнейшего совместного преследования, удовлетворившись захватом Углича, и собирался вернуться в Москву. И Борис Александрович

«отпусти его на первое его государство» [1398].

По поводу обручения Ивана Васильевича и дочери Бориса Марии тверской аноним высказывает восторг:

«…И москвичи же родовашеся, яко учинися Москва Тферь, а тферичи радовашеся, яко же Москва бысть, но и два государя воедино совокупишася. Но той зимы прииде князь (так!) Василей со Тфери на Москву и седе на великое княжение владимирское помежениемъ и любовию брата своего великого князя (так!) Бориса» [1399].

Становится ясно, что же за «первое государство» было у великого князя Василия: это — великое княжество Владимирское. Борис доказал свои собственные мощь и величие тем, что он помог Василию вновь осуществить свои права в этом его владении. Сам же великий князь тверской не выказал, однако, притязаний на великое владимирское княжение. Более того, в цитируемом тверским анонимом послании к византийскому императору Иоанну VIII Борис Александрович определил свое положение следующим образом:

«Князь великий Борисъ Александровичь всея державы Тверьскиа земля» [1400].

По всей видимости к представлениям о наличии двух правителей на Руси некоторое время прислушивались и в Москве; их принимали там, по меньшей мере, в тех случаях, когда Москве необходимо было получить тверскую поддержку. В 1452 г. митрополит Иона направил послание тверскому епископу Илье, в котором он просил содействия Бориса Александровича в запланированном Москвой походе против татар. Что хорошо для порядка и спокойствия среди христиан, то будет также «этим обоим правителям великим и всему христианству православному общее благо» [1401].

Усвоив идею «земли русской», Москва переняла важную часть киевской традиции. Это был краеугольный камень московских представлений о « translatio imperii » [1402]Киев-Москва [1403], концепции, получившей полное развитие впоследствии в XVI в. Теперь уже тверским авторам в свою очередь пришлось искать пути обоснования значения Твери и «земли Тверской» как одного из «государств» Руси. Среди церковных построек, осуществленных по распоряжению Бориса Александровича [1404], был также и храм Божий «на вратехъ богомъ спасенаго града Тфери», который он нарек Входоиерусалимской церковью [1405]. «Крестниками» храма при этом были соответствующие прообразы в Иерусалиме, Константинополе, Киеве и Владимире; здесь также дает о себе знать мышление по схеме «прообраз — отображение» [1406]. Согласно У. Филиппу, вовлечение города-резиденции в прославление великого князя является «абсолютным новшеством». В «Слове похвальном» Тверь неоднократно наделяется эпитетами, которые, собственно, подошли бы императорской столице Византии. Тверь — «Богом спасаемый град», «Богом хранимый град» [1407].

Все же, когда аноним составлял около 1453 г. свое произведение, совершенно новой для Твери эта фразеология не была. В текстах церковного происхождения она частично фигурировала уже тремя десятилетиями ранее. Дьяк Илья [1408]7 мая 1418 г. (6926 г.) отметил в Евангелии:

«Сие Еуангелиие списано бысть въ богоспасаемемъ и преславнемъ граде Тфери въ дому великого Спасо при благоверномъ и бог… [1409]и христолюбивомъ великом князи Иване Михайловиче…» [1410].

Другой пример: иеромонах [1411]Афанасий Русин в 1429/1430 г. (6938 г.) купил в одном из афонских монастырей сборник, содержащий теологические произведения, и привез его «от гречьскаго царства на Русь богоспасаемого и богом возлюбленнаго града Тфери» [1412].

В одном из церковных литургических уставов, который датируется 1437/1438 г., тверской дьяк Андрей также говорит о «Богом спасаемом граде Твери», в котором исполнял свою должность епископ Илья [1413].

«Тверской патриотизм» далеко не впервые нашел свое выражение при Борисе Александровиче. Автор жития Михаила Александровича показывает, как после смерти Михаила тверичи славили «Тверскую великую свободу», которую хранил покойный великий князь. Эта цитата из Никоновской летописи, основывающейся в данном случае на кашинской летописной редакции 1425 г., отражает тверские представления времени правления Ивана Михайловича (1399–1425 гг.). Представляется, что именно в этот период постепенно возникает политическое сознание, позднее полностью проявившееся в «Слове похвальном» тверского анонима. И апелляция к «отечеству», к которой прибег в своем обращении к бежавшему в Москву удельному князю Холмскому Юрию Всеволодовичу великий князь Иван Михайлович, также отчетливо указывает на рост местного самосознания. Не следует недооценивать здесь и того, что время от времени появлялись реальные шансы укрепления Тверского государства наряду с гораздо более развитым Московским государством. Как события, развернувшиеся в Литве после смерти Витовта, так и внутренние распри в великом княжестве Московском могли подкрепить тверские надежды консолидироваться в качестве «третьей силы» между Литвой и Москвой.