Павел Уваров - Варфоломеевская ночь: событие и споры

Парижский церемониал знал множество других, менее религиозных событий — ежегодные выборы эшевенов, известия о заключении мирных договоров и др. Город организовывал иллюминацию, а позднее и фейерверк, устанавливал фонтаны с вином, распределял хлеб. Не имея столь сильной эмоциональной нагрузки, какая была свойственна общинной литургии, эти церемонии, воссоздавая эфемерное время праздника, стремились устранить социальные и политические противоречия, представлявшие угрозу для мира внутри городских стен. Надо отметить, что королевская власть не распространяла на эти светские формы конструирования "коллективного воображения" того недоверия, с которым она относилась к религиозным проявлениям городской общины.

Париж как королевская столица был одновременно и един, и разделен на множество корпораций. Городские публичные ритуалы с уважением относились к этой идее множественности, характерной для политического режима столицы [302].

Общая символика никоим образом не стирала различий в статусах между буржуа. Даже во время "торжественных въездов" все четверо эшевенов могли быть одеты по-разному, где один из них был купцом, другой адвокатом, третий королевским секретарем, а четвертый — советником Парламента. Но этот разнобой был допустим "по уважительным причинам, принимая во внимание принадлежность к какой-либо коллегии или общине, а не из-за амбиций или любопытства, как это порой случается ныне и является скандалом и бесчестьем для нашего города, призванного быть зерцалом чести и скромности, служить примером для других городов", — писал знаток церемониала, секретарь Парижского муниципалитета Башелье [303]. Этот комментарий заставляет вспомнить наблюдение Виктора Тернера: "Органическое государство… никогда не строится исходя из индивидуумов, но исключительно общин, включая даже совсем малые, и нация является общиной лишь в той мере, в какой она — община общин" [304].

Город был еще и территориальной корпорацией, поделенной на отдельные локальные структуры. Каждый приход имел свой церемониальный цикл, которым он "метил" свою территорию (вспомним, что, согласно наблюдению Делюмо, всякая процессия суть магический круг). Празднования проводились по инициативе конфрерий, за которыми скрывались и профессиональные организации, и иные благочестивые братства. Публичные проявления конфрерий не ограничивались ежегодным праздником их святых патронов [305]. Кончины собирали всех членов братства для участия в траурном кортеже. На похоронах несли свечи, украшенные гербами конфрерии, так всякая корпорация символически маркировала свою вечность.

Локальные ритуалы были тесно переплетены с центральными ритуалами. Как уже отмечалось, в Иванов день на Гревской площади сам король разводил костер. Но затем от каждого "десятка", на которые были поделены городские кварталы, отряжался буржуа, носящий имя Жан, который доставлял огонь, взятый от пламени главного городского костра, в свой "десяток", чтобы разжечь там праздничный костер [306].

Пользуясь случаем, те или иные локальные группы могли укреплять собственное единство и демонстрировать свою причастность к единой городской общине. Так, 25 июля 1587 г. аббатство Сен-Жермен-де-Пре организовало вынос раки св. Германа, которая очень редко покидала пределы аббатства. Мощи этого святого (бывшего при жизни епископом Парижским) обычно использовались в парижских ритуалах, он был патроном пригорода — бурга Сен-Жермен-де-Пре, а не столицы. Его культ сплачивал монахов, местное духовенство и жителей бурга, бывших прихожанами местной церкви Сен-Сюльпис. Раку с мощами несли 12 уроженцев этого бурга. Тогда, в 1587 г., это необычное шествие открывала хоругвь св. Сульпиция, за ней шли "рожденные в приходе Сен-Сюльпис" мальчики и девочки в белых одеждах, далее — король Генрих III, окруженный его братством "Белых кающихся", затем жители несли различные реликвии своего бурга, замыкала шествие главная святыня — рака св. Германа. В ту эпоху юридически бург Сен-Жермен был отделен от Парижа, но путь кортежа должен был демонстрировать связь этого святого, а следовательно и всей общины, со столицей. Процессия, пройдя в Париж через Сен-Жерменские ворота в стене Филиппа Августа, сделала остановки у монастырей кордельеров и августинцев (вспомним, что там была резиденция братства Кающихся), пропела религиозные гимны, а затем вернулась в аббатство через ворота Бюсси. Локальный партикуляризм находился в диалектической связи с чувством принадлежности к большой общине.

Сосуществование двух систем общинной сакральности — локальной и "центральной" — не обязательно было связано с социальным соперничеством. В подтверждение этого можно привести два примера.

Конфрерия "Носителей балдахина святого Причастия" при церкви Сен-Жак-де-ля-Бушри (этот древний приход охватывал части Сите и Правого берега, расположенные между мостом Менял и мостом Нотр-Дам) состояла из королевских чиновников, судейских и именитых купцов. Имена многих из них встречаются также в списках эшевенов, квартальных и советников города [307]. Таким образом, в данном случае социальный успех на муниципальном уровне подкреплялся солидными позициями, занимаемыми в своем приходе и квартале. Второй пример — "Братство носителей раки св. Женевьевы". Оно церемониально было нераздельно связано с братством св. Анны, куда входили парижские ювелиры. Именно они доставляли раку с мощами св. Марселя в собор Нотр-Дам. По дороге св. Марсель "приглашал" св. Женевьеву, и только тогда ее рака выносилась из аббатства. Во время процессии эти два братства совершали обмен реликвиями. Их взаимоотношения могут иллюстрировать связь между корпоративным партикуляризмом (братство ювелиров) и общинным централизмом. Ведь братство св. Женевьевы носило общегородской характер, в него входили просто "парижские буржуа" без всякой дополнительной спецификации, указывающей на профессию. Это братство в изначальной своей форме было основано в памятном 1412 г., но с 1525 г. его роль в церемониях существенно изменилась. На первых порах в него входили главным образом купцы и ремесленники, жившие близ аббатства, на землях, входивших в его цензиву. Они, по всей видимости, были уважаемыми людьми в своем квартале, но при этом их социальный статус был не очень высок. В 50–60-е годы XVI в. в списках членов этой конфрерии можно найти уже жителей всех кварталов города. Как правило, эти люди были десятскими, пятидесятниками, квартальными, капитанами буржуазной милиции. Должность квартального открывала возможность быть избранным эшевеном. Конфрерия стала функционировать, таким образом, как эффективное средство социального возвышения и пополнялась теперь на наследственной основе. Она заботилась о моральной чистоте и профессиональной честности своих членов. Характерно, что лицам, поступившим на королевскую службу, отказывали от приема в члены братства или же исключали из него — это объединение носило в узком смысле слова "буржуазный" характер [308]. Так различные центры локальной набожности в сочетании с муниципальными должностями способствовали формированию понятия определенного "уровня респектабельности", необходимого для достижения положения "видного горожанина" ( notable bourgeois ). Таким образом, ритуал подводит нас к представительным (репрезентативным) основам парижской корпоративной системы.