Павел Уваров - Варфоломеевская ночь: событие и споры

Генрих III порывает с традиционной церемониальной системой, и разрыв был закреплен при Генрихе IV. В ходе этой ритуальной революции меняет свой смысл сама дефиниция "парижский буржуа". "Персональная" компонента этого понятия, подчеркивающая связь с королем как с источником любых привилегий, возобладала над "реальной" компонентой, выражавшей связь с городской территорией. Ранее эта "реальная" связь сплачивала горожан вокруг церемониальной системы как метафорического выражения самовоспроизводящихся городских привилегий и свобод, которые не зависели от воли того или иного монарха [329]. "Реальность" городской привилегии покоилась на убеждении в том, что город "не умирает никогда", по аналогии с "политическим телом короля". "Персональная" концепция привилегий буржуа не имела ни подобных оснований, ни подобных политических последствий.

Гражданский смысл парижской символики был связан с органицистско-корпоративной концепцией французской монархии. "Процессия дожей была конституцией", — сказано о Венеции [330]. Во Франции, однако, эта "конституция" не могла рассматриваться вне того специфического значения, которое могла придать этому слову метафора "политического тела". Прослеженная нами эволюция церемониальной системы имела в большей степени религиозные, нежели политические причины, хотя потеря средневекового холистского (т. е. такого, где целое безусловно превалирует над частями, его составляющими) значения слова ecclesia и может быть поставлена в связь с успехами территориальной монархии. Но глобальный кризис корпоративного католицизма прежде всего затронул связи людей с сакральным.

Тридентский собор сам по себе не оказал сразу же большого влияния на этот процесс: постановление от 2 декабря 1563 г. о молитвах и поклонении реликвиям и образам святых ограничилось лишь осуждением некоторых суеверий и излишеств. Но собор положил начало контрреформационным преобразованиям, направленным, как и протестантские реформы, против корпоративного католицизма в пользу более интериоризированной веры, освобожденной от мистического напряжения, связывающего индивида со своей общиной. Протестантские и католические реформы предложили новые формы индивидуального благочестия, в некотором смысле выражавшие перенос отношений подданного с сувереном на отношения верующего с Богом.

Все же не представляется возможным вписать данное скромное исследование в величественную интерпретацию Религиозных войн, предложенную Дени Крузе. От социальных подходов непросто перейти к видению индивидуальной и коллективной психологии, претендующему на всеобщее значение. Если согласиться с главной посылкой Дени Крузе о том, что религия является в последней инстанции делом индивидуальной совести, то следует задаться вопросом, где формируется этот религиозный выбор:

— в уединенном ли чтении, подкрепленном социальными связями внутри узкого круга интеллектуалов? Таков, возможно, был случай "галликанствующих эрудитов", чья вера, казалось, уже не нуждалась в посредничестве общины и ее реликвий и которые проявили себя как "политики", склонные к компромиссу между двумя конфессиями [331];

— в общинном ли участии в гражданских ритуалах и религиозных литургиях? В этом случае общество, которое историки пытаются изгнать из своих интерпретационных моделей через дверь, возвращается через окно. И таков, по всей видимости, тот урок, который можно извлечь из изучения истории парижских процессий;

— или этот выбор формируется в рамках социопрофессиональных связей? Таково может быть строго социальное истолкование примеров некоторых видов ремесел, захваченных кальвинизмом [332]или католицизмом [333].

Столь важная для концепции Дени Крузе "цивилизация страха, паники и эсхатологии" находит в этих гипотезах весьма малое место лишь на правах случайного и вторичного фактора. Но в любом случае, как только религия становится наполовину частным делом, контролируемым публичной властью (что происходит в начале XVII в.), а не главной несущей конструкцией всего государства (как было ранее), эти вопросы теряют общественное значение.

"Ритуальная революция" имела, таким образом, и теолого-политический смысл: поскольку не было возможным осуществить коллективное спасение, надо было по меньшей мере трудиться над спасением собственной души. Осознав свое поражение, лигеры, в поисках его причин и готовясь подчиниться суду Божию, обратились к своему внутреннему миру. И это преобразование корпоративного католицизма в контрреформационную персональную набожность соответствовало изменению социальной логики, где ценности средневекового общинного чувства подверглись забвению и сменились стремлением к индивидуальному социальному возвышению путями, предлагаемыми государством. Религиозным деятелям "века святых" оставалось лишь оплакивать корпоративный католицизм. Новый курс, утвердившийся с победой Бурбонов, положил начало глобальной мутации, но историки заблуждаются, настаивая лишь на "победе абсолютизма", которую они склонны видеть во всех проявлениях большой телеологической саги о "модернизации". На деле же общество переживало многоплановые изменения.

В политическом аспекте произошла консолидация монархии, которая более не нуждалась в консультациях с подданными и, следовательно, отказалась от корпоративных концепций [334].

В социальном аспекте утвердилась и получила теоретическое осмысление практика "общества рангов", практика индивидуального социального возвышения, а не безличного межкорпоративного диалога.

В культурном аспекте оформилась принципиальная оппозиция между ученой культурой и культурой народной. Образованные элиты отказались от общинных верований, народная культура подвергалась "приручению" и оттеснялась в область фольклора.

И, наконец, в религиозным аспекте — общинная вера в многочисленных заступников-предстоятелей уступила место более персональной вере, стремящейся установить прямую связь между верующим и Искупителем, вере, опосредованной одними лишь клириками, не перегруженной многочисленными братствами, но поставленной под контроль монархической власти.

Все эти аспекты присутствовали в структурной мутации общества. Новая эпоха предпочитала вертикальные социальные связи связям горизонтальным, общинным, а иерархическое подчинение и отношения клиентелы — связям корпоративным, основанным на профессиональной солидарности или на вере в мистические узы.

Патрон общины спустился с небес на землю. И его портрет теперь обретал не столько мистические, сколько человеческие черты, святой сменялся королем, чья власть имела сакральный характер.