Владимир Пашуто - Образование Литовского государства

Эта монастырско-«просветительская» трактовка событий, видимо, подошла составителю свода князя Владимира, так как соответствовала и его политическим стремлениям (враждебным князю Льву) и его активному православию, которое побудило сводчика превратить окончание свода в нечто похожее на житие волынского князя. Действуя по обычаю книжников того времени, автор свода, включая отрывки «Литовской летописи», сохранил и текст свода Даниила, оставив окончательный вывод о событиях на суждение читателя.

Характер волынского свода, недружественного князю Шварну Даниловичу, помешал сохранению в нем подробного текста «Литовской летописи» о его княжении в Литве. О нем дана лишь краткая запись, идущая от слов: «Княжашю же по Войшелкови Шварнови в Литовской земли» и т. д. до слов: «гроба отня» [205] Там же, стб. 869. .

Весьма примечательно отражена в своде личность следующего литовского князя, Тройдена. С ним произошло примерно то же, что и с Войшелком. Текст о Тройдене читался войтовской летописи» следом за известием о смерти Шварна: «Нача княжить в Литве оканьный и безаконьный, проклятый и немилостивый Тройден». Автор открыто признается, что «его же безаконья не могохом писати срама ради», «так бо бяшеть безаконьник, яко и Антиох Сурский, Ирод Иерслимский и Нерон Римъскый и ина многа злеиша того безаконья чиняше, жив же лет 12 и тако представися безаконьник».

Эта краткая темпераментная запись монастырской «Литовской летописи» сопровождалась следующими сведениями о братьях Тройдена: «бяхуть же в него братья Борза, Сурьпутий, Лесий, Свелкений, бяхуть же живуще во святомь крещении, сии же живяхуть в любви, во кротости и во смиреньи, держаще правую веру крестьяньскую, преизлиха любяще веру и нищая; си же преставишася при животе Тройденове» [206] ПСРЛ, т. II, стб. 869. . Вся эта запись очень напоминает то, что писалось в «Литовской летописи» о православном Войшелке. Содержание этого текста соответствовало общему направлению труда ревностного христианина — автора свода Владимира Васильковича.

Выписав текст «Литовской летописи», автор которой, видимо, имел серьезные основания быть недовольным упрочением власти язычника Тройдена, наш составитель владимирского свода попал в противоречивое, затруднительное положение. Заявив, с чужих слов, что не будет писать о проклятом Тройдене, он ниже возвращается к нему («Тройденови же еще княжащу в Литовьской земле») [207] Там же, стб. 871. и сообщает, что Тройден жил в «величе любви» со Львом Даниловичем, а с Владимиром Васильковичем воевал, так как его отец убил на войне трех братьев Тройдена. Выходит, что из четырех выше так расхваленных праведных православных князей трое пали от рук Василько. Сообщает он также о попытке Тройдена захватить Дорогичин, о принятии им бежавших пруссов.

Ниже автор свода еще раз обращается к этому князю (от слов: «Тройденови же еще княжа в Литовьской земле» [208] Там же, стб. 878. Люблин и позднее опасался литовских походов (см. там же, стб. 910). ) и сообщает о походе его брата Сирпутия (единственного из братьев, спасшегося от князя Василько) с ятвягами на Люблин; характеризуя результат похода, сводчик пишет: «Тако придоша со честью великою домовь».

Нетрудно видеть, что все это, включая похвалу, плохо вяжется с отрывком, хулящим «проклятого» Тройдена. Князь Владимир в реальной политике руководствовался здравым признанием значения Литвы. После того как подвластный Тройдену Сирпутий (быть может, правивший в Новогородке) повоевал окрестности Камена, а князь Владимир в ответ освободил от Литвы Турийск, волынско-литовские отношения стабилизировались, и Владимир вступил в союз дружбы с Тройденом: они «умиристася и начаста быти во величе любви» [209] ПСРЛ, т. II, стб. 875. .

Таким образом, лишь благодаря особенностям своей формы (в частности, своеобразным концовкам, заключающим жизнеописания князей, а также переходным формулам, отграничивающим отрывки «Литовской летописи») и содержания текст «Литовской летописи» о Тройдене поддается выделению из свода князя Владимира.

Подходя к концу анализа, мы имеем достаточно оснований выделять текст, содержание которого составляют записи о княжении Миндовга, Тройната, Войшелка, Шварна и Тройдена, сделанные по относительно единой форме и проникнутые духом православного церковного «просветительства». Подобный текст нельзя считать продуктом устной информации, и потому мы предлагаем возводить его к летописи какого-либо православного монастыря в Литве.

Поскольку в повествовании «Литовской летописи» важным центром является Новогородок и поскольку ее автор отмечает, что Войшелк «крестися тоу в Новегородце», нам казалось естественным предположить, что подобный первый опыт литовско-русского летописания мог возникнуть в одном из местных монастырей, может быть, даже в том, который основал Войшелк на Немане «межи Литвою и Новымъгородъком» [210] Там же, стб. 859. Монастырское происхождение летописи закрывает путь к обнаружению в ней влияния литовского языка. . Подобным же образом возникло позднее и литовско-русское летописание в Смоленске (см. ниже).

В целом галицко-волынское летописание — богатый источник сведений по вопросам внутренней политической истории Литвы времени укрепления в ней раннефеодальной монархии, а также по истории ее международных отношений (с Ригой, Орденом, Польшей, папской курией и др.). Совершенно исключительную ценность имеет этот материал для освещения истории литовско-русских отношений. В истории Галицко-Волынской Руси Литва имеет важное значение, которое непрерывно возрастало. Русь вообще и в особенности Черная Русь — весьма существенный фактор истории Литвы. Политическая обстановка в Восточной Европе приводила к тесному общению Литвы и Руси. Их связи находят свое отражение в богатейшем княжеском галицко-волынском летописании и особенно в древнейшей новогородской «Литовской летописи».

Владимиро-суздальское летописание, представленное Лаврентьевской летописью [211] ПСРЛ, т. I, вв. 1–2, Л. 1926–1927. и сходными (Радзивиловской, Летописцем Переяславля-Суздальского и Московским академическим списком [212] Издан в виде вариантов к Лаврентьевской летописи (до 1206 г.), а с 1205–1419 гг., под названием Суздальской, в виде дополнения к ней. ПСРЛ, т. I, в. 3, Л. 1928. ), изучено более подробно. Оно рисуется перед нами как серия великокняжеских сводов (1177, 1193, 1212, 1239, 1263 гг.), осложненных ростовским епископским летописанием и дошедших в составе тверского свода 1306 г. князя Михаила Ярославича [213] А. А. Шахматов-3, стр. 365; А. Н. Насонов-1, стр. 125–128; А. Н. Насонов-2, стр. 766–769; ср. М. Д. Приселков-2, стр. 57–110; Д. С. Лихачев-1 стр. 268–288, 427–431, 433–437, 456–457. Мы считаем целесообразным рассматривать литовские известия не только сами по себе, но и в рамках дошедших сводов в той мере, в какой это позволяет сделать современное состояние летописного источниковедения. В ряде случаев мы оговариваем свои расхождения с другими авторами во взглядах на ту или иную летопись; менее изученные летописи мы используем, оценивая их идеологию в целом и под углом зрения литовско-русских отношений в частности. .