Антон Горский - «Бещисленные рати и великия труды…»: Проблемы русской истории X–XV вв.

Тем не менее, обращают на себя внимание в связи с данной проблемой два обстоятельства. Во-первых, грамота № 13 (21) составлялась другим писцом, чем грамоты № 15 (22) и № 16, хотя Алексей Стромилов по возвращении из Литвы продолжал дьяческую карьеру [1228], и поручить эту работу ему, хорошо знакомому с текстом предшествующего завещания, было бы естественно. Во-вторых, Тимофей Ачкасов работал не с оригиналом предшествующего завещания — грамотой № 15 (22), а с копией (грамотой № 16). Не потому ли грамота № 15 (22) и ее писец оказались не задействованы при составлении грамоты № 13 (21), что на момент начала работы над ней еще не вернулись в Москву из Великого княжества Литовского? Известно, что митрополит Фотий, вместе с которым отправился в путешествие Алексей Стромилов, еще в конце лета 1423 г. находился далеко за пределами московских владений: в расходной книге городского совета г. Казимежа под Краковом между записями о предоставлении подвод для королевского двора, датируемыми 29 июля и 10 сентября, упоминается о посылке вина, по распоряжению короля Ягайло, «митрополиту Киевскому» (т. е. Фотию) в Галич [1229]. Таким образом, после встречи в марте с Витовтом Фотий предпринял длительную поездку по подчиненным ему епархиям на территории Великого княжества Литовского и Польского королевства (куда входила Галицкая земля). Между тем, Софья Витовтовна с Василием Васильевичем, выехавшие в Смоленск между 7 и 25 марта [1230], встретиться с Витовтом должны были не позже начала апреля, следовательно, к маю уже были дома. Оснований утверждать, что они и Фотий виделись с Витовтом в одно время и в одном месте, источники не дают. Софья и Василий, как следует из летописного известия, встречались с великим князем литовским в Смоленске, но в отношении Фотия, выехавшего из Москвы раньше, такого указания нет [1231]: следовательно, он мог встретиться с Витовтом на его пути из Вильно или Трок в Смоленск (или, проведя с ним переговоры в Смоленске, затем отправиться в поездку по епархиям, не дождавшись великой княгини). Соответственно, ничто не заставляет предполагать переход Алексея Стромилова с грамотой № 15 (22) из делегации Фотия в делегацию великой княгини: скорее всего, писец продолжал сопровождать митрополита в его поездке по русским землям Литовского и Польского государств, и грамота оставалась все время этого вояжа при нем [1232]. Василий I, получив заверения в поддержке от тестя и ярлык от Улуг-Мухаммеда на великое княжение для сына, а также одновременно известие о передаче ханом Нижнего Новгорода Даниилу Борисовичу, вполне вероятно, не стал дожидаться возвращения Фотия и Стромилова с грамотой № 15 (22), а поручил Тимофею Ачкасову начать работу над новым завещанием, взяв за основу текст грамоты № 16. Завершено же составление грамоты № 13 (21) было по возвращении Фотия, так как его греческая подпись на грамоте сделана до написания последней фразы, следующей после указания имени писца — «А кто сю мою грамоту порушит, судит ему Б(о)гь, а не буди на немъ моего бл(а)г(о)с(лове)ньа в сии вѣкъ, ни в будущий» [1233]. В предшествующих духовных грамотах Василия Дмитриевича этой заключительной формулы нет, обе они оканчиваются указанием на писца [1234]; поэтому возможно, что подпись Фотия и санкция за «порушение» грамоты были приписаны спустя продолжительное время после составления ее основного текста. В случае, если приведенные суждения верны, написание грамоты № 13 (21) относится к маю или лету 1423 г. [1235], а завершение ее оформления — ко времени ближе к концу 1423 г. [1236]

Итак, последним по времени завещанием Василия I являлась грамота № 13 (21). После составления грамоты № 15 (22) в феврале 1423 г., перед отъездом с ней в начале марта митрополита Фотия и писца Алексея Стромилова в Великое княжество Литовское к Витовту, с этой грамоты была сделана копия (грамота № 16). Но состоявшаяся в конце марта или начале апреля встреча с Витовтом в Смоленске великой княгини Софьи и наследника Василия изменила ситуацию. Правитель Литовского государства обещал поддержать права своего внука на Московское великое княжение, а союзник Витовта хан Улуг-Мухаммед выдал для Василия Васильевича ярлык на него, но одновременно выделил из великого княжения Нижегородское княжество, передав его Даниилу Борисовичу. В результате, между серединой 1423 г. и началом 1425 г. (очень вероятно, еще в 1423 г.) была составлена грамота № 13 (21), где, в отличие от предшествовавших завещаний, о передаче великого княжения Василию Васильевичу говорилось уверенно, а о переходе к нему Нижнего Новгорода — только как о возможном, в случае, если Василий I снова им завладеет. При создании нового завещания писец работал с грамотой № 16 — копией с предыдущего завещания. Именно грамота № 13 (21), скрепленная печатями великого князя, его братьев и его тестя Витовта, стала утвержденным и действующим завещанием Василия Дмитриевича.

«Повесть о убиении Батыя» — произведение во многом загадочное, стоящее особняком в русской средневековой литературе. В нем повествуется (в летописном варианте — под 1247 г.) о походе Батыя на Венгрию, где правил король Владислав, тайно (благодаря влиянию сербского архиепископа Саввы) исповедовавший православие. Будучи не в состоянии отразить татар, он пребывал в г. Варадине на столпе, проводя время в молитвах. Голос свыше предсказал королю победу над неприятелем; Владислав вместе с находившимися в городе венграми вступил в бой, разбил противника и своей рукой убил Батыя, а также свою сестру, захваченную ранее завоевателем и принявшую в бою его сторону. Венгры перебили множество татар и отбили захваченных ими пленных.

От реальной действительности сюжет «Повести» очень далек: на самом деле, Батый совершил поход в Венгрию в 1241 г., кампания эта была для монголов успешной, противостоял Батыю король Бела IV (правил в 1235–1270 гг.), а умер основатель Золотой Орды своей смертью, в зените могущества, в середине 50-х гг. [1238]

Текст «Повести о убиении Батыя» отсутствует в летописях, созданных в XIII, XIV и первой половине XV в. Самые ранние летописные памятники, содержащие его, датируются 70–80-ми годами XV столетия: это Московский свод конца XV в. (далее — МС) [1239], Ермолинская летопись (далее — Ерм) [1240]и Типографская летопись [1241]. Во внелетописном варианте «Повесть» является приложением к Житию Михаила Черниговского в редакции Пахомия Серба (старейшие списки — начала XVI в.) [1242].

Первым дал оценку «Повести» как самостоятельного произведения С. М. Соловьев. Он посчитал, что в основе ее сюжета лежит поражение татар при осаде чешского города Ольмюца, и высказал предположение, что принесена «Повесть» на Русь Пахомием Логофетом, поскольку она помещается в рукописях вместе с Пахомиевым Житием Михаила Черниговского, а в тексте содержит предание о Савве Сербском [1243].