Анатолий Хазанов - Экспансия Португалии в Африке и борьба африканских народов за независимость (XVI–XVIII вв.)

Кроме того, следует учитывать, что смешение шло отнюдь не столь быстрыми темпами и не в столь широких масштабах, как это изображает буржуазная статистика.

Португальские официальные издания периода фашизма имели тенденцию преувеличивать численность и удельный вес мулатов среди населения португальских колоний. В начале 70-х годов в Анголе европейцы составляли около 4 %, мулаты — немногим более 1 и африканцы — 95 % населения. В Мозамбике мулаты составляли только 0,5 % населения (в то время как в ЮАР на них приходится 8,5 % населения) [42] Один монах-капуцин, посетивший Луанду в конце XVII в., оценивал ее население в 40 тыс. черных, 4 тыс. белых и 6 тыс. мулатов. По его данным, соотношение между белыми и цветными в Бане было 1:3, а в Луанде 1:10 [368, с. 100–101]. .

Эта демографическая картина резко контрастирует с положением в Бразилии, где мулаты составляют четверть населения. Причины этого различия заключаются в том, что в Бразилию португальцы (особенно женщины) ехали более охотно, чем в Африку. Вплоть до конца XIX в. португальцам не удавалось колонизировать внутренние районы Анголы и они жили по преимуществу в прибрежной полосе, в то время как в Бразилии они почти сразу же проникли в глубинные районы.

Немаловажная причина заключается, по-видимому, и в том, что в Бразилии африканцы всегда были на положении рабов, находившихся в полной зависимости от белых хозяев, в то время как в Африке доминировали африканские племенные и государственные структуры, члены которых были связаны определенными племенными и другими узами и имели не только эндогамные тенденции, но и возможности отстаивать их, как и свои права на жизнь и свободу. Влияние традиционного африканского общества особенно там, где существовали высокоразвитые политические структуры, было столь сильно, что иногда португальцы воспринимали африканскую культуру [368, с. 101]. Это случилось, в частности, в Мозамбике, где было сильно влияние Мономотапы. Больше всего мулатов появилось там, где был относительно выше процент белого населения и где не существовало развитых африканских политических структур.

В силу сложившихся исторических условий классовая дифференциация в португальских колониях в известной мере совпадала с расовой. Две расы, составлявшие население африканских колоний, находились по отношению друг к другу в состоянии не только расового, но и классового антагонизма. Белые и цветные противостояли друг другу как угнетатели и угнетенные, как эксплуататоры и эксплуатируемые; классовые различия обретали как бы вполне осязаемое материальное воплощение в различии цвета кожи.

Португальские колонизаторы, воспроизведя в своих колониях тяжелейшие формы рабства и феодальной эксплуатации, разделили европейцев и африканцев на два противоположных социальных полюса. Но классовый водораздел колониального общества искусственно маскировался и выступал на поверхности в виде сложной системы расовых и сословных различий.

Результатом того, что португальские колонизаторы подчинили всю экономическую жизнь африканских колоний работорговле, было появление немногочисленного, но экономически и политически могущественного класса белых собственников, имевших огромные земельные участки (донатарии, празейруш), возделываемые с помощью труда рабов и крестьян-издольщиков.

На вершине социальной лестницы в колониях стояли португальцы — уроженцы метрополии ( reinoes ), монополизировавшие всю высшую административную, религиозную и военную власть. Уроженцы метрополии составляли основную массу не только высших чиновников, офицерства и духовенства, но также и торговой буржуазии и работорговцев. Полные дворянской спеси, а также сословных и расовых предрассудков, кичащиеся древностью своих родов, уроженцы Португалии рассматривали себя как представителей «высшей расы».

На ступеньку ниже на колониальной социальной лестнице стояли мулаты — потомки белых и африканцев. Как правило, они составляли промежуточные прослойки населения — мелких торговцев, посредников в работорговле, ремесленников, низшее офицерство и низшее духовенство, но некоторым из них удавалось нажить крупные состояния или занять высокое положение в армии, церкви и в работорговле.

Особенно много мулатов проживало на островах Зеленого Мыса, Сан-Томе и Принсипи. Это было связано с тем, что, когда эти острова были открыты португальцами, они были необитаемы. Их население образовалось путем смешения европейских колонистов с африканскими рабами, ввозимыми туда в большом количестве с материка. Острова Сантьягу (острова Зеленого Мыса) и Сан-Томе в течение долгого времени служили своего рода складами «живого товара», где собирали рабов с Верхнегвинейского побережья и где они ожидали в специальных помещениях отправки в Южную Америку. Ввиду отсутствия белых женщин португальцы и мулаты часто женились на рабынях-африканках, в результате чего появилось население с преобладающим мулатским элементом. Многие мулаты переезжали с островов на Верхне- и Нижнегвинейское побережья, где занимались торговлей рабами, золотом и слоновой костью. «В течение последующих веков, — пишет К. Боксер, — расовая амальгама на островах стала полной, причем негритянский элемент стал преобладающим в физическом, а португальский — в культурном облике» [238, с. 14]. В процессе смешения португальцев с африканцами возник своеобразный диалект креоло — смесь старопортугальского языка и различных африканских наречий, на котором и поныне говорит население островов Зеленого Мыса и Гвинеи-Бисау.

Вся общественная жизнь в колониях была настолько пропитана расовыми предрассудками, что мулаты, презираемые белыми, сами, в свою очередь, с презрением и свысока относились к чистокровным африканцам. Проживший долгие годы в Анголе итальянский миссионер-капуцин Джироламо писал в 1691 г. о мулатах: «Они смертельно ненавидят негров, даже своих собственных матерей, родивших их, и делают все возможное, чтобы сравняться с белыми, что им не позволяют, поскольку им не разрешают даже сидеть в присутствии белых» [63, т. 1, с. 739].

Что же касается отношения белых португальцев к мулатам, то о нем можно судить по тем дискуссиям, которые велись на протяжении трех веков по вопросу о формировании туземного духовенства. В 1518 г. папа римский Лев X по настоянию португальского короля Мануэла, рассчитывавшего укрепить свое влияние в Конго с помощью туземного духовенства, возвел в сан епископа Утики конголезца Энрике — сына короля Конго Аффонсу I [170, с. 76–77].

Однако в дальнейшем этот прецедент не имел повторения в течение нескольких веков, хотя папское бреве в том же году уполномочило португальских епископов «посвящать в духовный сан эфиопов, индийцев и африканцев», которые смогут достичь образовательного и морального стандартов, требуемых для служителей культа [50, т. I, с. 421–422].