Юрий Селезнев - Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

В 1980 г. В. А. Кучкин в своей статье, посвященной победе на Куликовом поле, обратил внимание на то, что ворота Московского Кремля, через которые проходили русские воины, отправлявшиеся против Мамая, названы в «Сказании о Мамаевом побоище» Константино-Еленовскими. Такое имя они получили лишь в конце XV в. До этого они именовались Тимофеевскими и последний раз упомянуты в летописях под этим именем в рассказе о пожаре 1475 г. [277]А уже под 1491 г. эти же ворота, расположенные между Фроловскими (Спасскими) воротами и Москвой-рекой, в тех же летописях названы Константино-Еленскими [278]. Одновременно оба этих названия никогда не употреблялись. Очевидно, что изменение названия башни произошло после строительства новых стен Кремля [279]. Эти работы протекали в 1485–1516 гг., а Тимофеевские ворота были заменены новыми в 1490 г. [280]Кроме того, В. А. Кучкин обратил внимание на то, что в источнике среди участников битвы названы андомские (андожские) князья, которые появились только в 20-х гг. XV в., Успенский собор во Владимире назван «Вселенской церковью» (что указывает, очевидно, на время после падения константинопольской Софии в 1453 г.). Исходя из всего сказанного, исследователь сделал вывод о составлении «Сказания о Мамаевом побоище» не ранее конца 80–90-х гг. XV в. [281]

Однако, доказывая позднее происхождение «Сказания о Мамаевом побоище», В. А. Кучкин высказал мысль, что «некоторые детали» в рассказе этого памятника совпадают с известиями «Задонщины» и «Летописной повести о Куликовской битве» и поэтому «заслуживают доверия» [282]. Он не уточняет этого замечания, но, очевидно, имеет в виду дополнение к основному тексту в списке «Задонщины» XVI в. (ГИМ. Музейское собр. № 3045), где речь идет о засадном полке: «с правыя рукы на поганого Мамая со своим князем Волынскым 70-ю тысящами» [283]. Однако Р. П. Дмитриева и А. А. Зимин с достаточным основанием признали это место в данном списке «Задонщины» вставкой, заимствованной из «Сказания о Мамаевом побоище» [284].

Очень сложно решается вопрос о достоверности тех подробностей, которые приводятся в «Сказании о Мамаевом побоище». Так, например, Р. Г. Скрынников обратил внимание на то, что о нашествии Мамая в Троице-Сергиевой монастыре узнали лишь в сентябре, что, естественно, ставит под сомнение достоверность легенды о благословении Сергием Радонежским великого князя Дмитрия Ивановича. Исследователь считал, что памятник во всех дошедших до нас вариантах относится к концу XV в. и что эпизод, где Киприан благословляет воинов, отправлявшихся на битву с Мамаем, «недостоверен от начала до конца». Исследователь отмечает «грубейшую ошибку» в «Сказании о Мамаевом побоище»: жена Владимира Андреевича Серпуховского Елена названа Марией и «снохой» жены Дмитрия Донского. К числу других несообразностей источника Р. Г. Скрынников отнес эпизод с переодеванием великого князя Дмитрия Ивановича и его боярина Михаила Бренка. «Сказание о Мамаевом побоище», по его мнению, тенденциозно преувеличивало роль Владимира Андреевича и его полка в исходе сражения [285].

Опираясь на анализ «основных идейных тенденций», Р. Г. Скрынников, высказал предположение, что в основе «Сказания о Мамаевом побоище» лежит более древнее повествование, составленное приверженцами князя Владимира Серпуховского [286]. Именно этому удельному князю древнерусский книжник приписывает победу над Мамаем. Памятник сообщает о посещении великим князем Дмитрием Троице-Сергиева монастыря вскоре после получения известия о появлении сил Мамая у границ Руси и о том, что преподобный Сергий сразу же призывал Дмитрия Московского на бой: «Поиде, господине, на поганыа половцы», и послал в поход двух своих иноков. Р. Г. Скрынников увидел в этом внимании автора к Троицкой обители и стремлении подчеркнуть роль ее основателя в подготовке к Куликовской битве ту же попытку возвеличить серпуховского князя, в чьих землях располагался Троицкий монастырь. Кроме того, согласно «Сказанию о Мамаевом побоище», вместе с Дмитрием Ивановичем к преподобному Сергию прибыли князь Владимир Андреевич и «вси князи русские», что опять же, по мнению ученого, возвеличивало серпуховского князя. Р. Г. Скрынников видел в этом развитие той же идеи особой любви князя Владимира Андреевича к игумену своего удельного монастыря, которая отмечалась в первом опыте летописной работы троицких монахов — семейном летописце серпуховского князя. Похвала в честь удельного князя Владимира Андреевича никак не могла быть сложена после середины XV в., поскольку к этому времени его удельное княжество было ликвидировано. Троице-Сергиева обитель сменила ктитора и перешла под покровительство московского великого князя Василия II Васильевича Темного.

Исключительное значение для датировки и атрибуции «Сказания о Мамаевом побоище», по мнению Р. Г. Скрынникова, имеет упоминание в тексте памятника имен бояр Всеволожей. Их дети и внуки добились большого успеха при великом князе Василии II Васильевиче Темном. В силу своих родственных связей с князем Андреем Радонежским, сыном Владимира Андреевича Храброго, боярин Иван Дмитриевич Всеволож опекал удел, в котором располагался Троице-Сергиев монастырь. Упоминание о княжеском происхождении Дмитрия и Владимира Всеволожей и об их особых заслугах на Куликовом поле, как думает Р. Г. Скрынников, возникло в момент наивысшего могущества рода Всеволожей, то есть до 1433 г., когда боярин Иван Дмитриевич попал в опалу.

О возникновении «Сказания о Мамаевом побоище» не ранее конца первой трети XV в. свидетельствуют и ссылки автора на рассказы очевидцев: «Се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от польку Владимира Андреевича» [287]. Об использовании воспоминаний дружинника серпуховского князя свидетельствует и сам характер описания битвы. Данный источник не знает подробностей напряженного фронтального столкновения русских и ордынских воинов, но много внимания уделяет заключительной атаке засадного полка, возглавляемого Владимиром Андреевичем. При перечислении воевод в русских полках автор «Сказания о Мамаевом побоище» называл одного-двух, очень редко — трех воевод, а в полку Владимира Андреевича он привел имена пяти воевод. Такое внимание к полку серпуховского князя должно объясняться характером сведений, которыми обладал «самвидец». В итоге Р. Г. Скрынников пришел к заключению, что «в основе своей памятник был составлен в Троице-Сергиевом монастыре в первой трети XV в., а свое же окончательное литературное оформление получило много позже», в конце XV в. [288]

Исследования А. Е. Петрова показали, что в «тексте "Сказания…" обнаружены следы первых разрядных документов и "Повести о походе Ивана III на Новгород в 1471 г."» [289], а также тот факт, что «Сербская Александрия русской редакции оказала существенное влияние на текст "Сказания о Мамаевом побоище"». Это влияние отмечается в тех фрагментах, которые присутствуют во всех основных вариантах «Сказания», а значит, восходят к первоначальному тексту повести» [290]. Особо исследователем рассмотрен литургический контекст «Сказания», который позволяет «глубже осознать механизм и практику появления в тексте средневекового памятника целого ряда очевидных несообразностей и ошибок, а также некоторых сообщений, традиционно воспринимаемых в качестве достоверных исторических фактов…» [291]. Солидаризируясь со словами И. В. Поздеевой о том, что «…не только вся сумма христианских догм, но и положения официальной идеологии, вырабатываемые в узком кругу церковных и светских верхов русского общества, доводились до народа в основном во время богослужения — т. е. через литургические тексты» [292], А. Е. Петров высказывает важное наблюдение: «Существует и другая сторона этой проблемы: когда литургический контекст, а именно — обращение к традициям православного богослужения, глубоко укоренившимся в образе мыслей и жизненном укладе людей, принадлежащих к самым различным социальным, имущественным и образовательным слоям русского общества, на фоне которого разворачивается действие "слова" или "повести", — позволяет автору донести до сведения достаточно широкого круга читателей и слушателей те основные идеи произведения в доступной и понятной форме» [293].