Юрий Селезнев - Куликовская битва в свидетельствах современников и памяти потомков

С. Д. Нечаев вел и научно-исследовательскую деятельность [1308]. Активным собирателем был также граф Василий Алексеевич Бобринский (1804–1874) [1309]. Управляющий его имением Бергольц большую часть находок подарил тульскому губернатору В. Ф. Васильеву [1310]. Другая часть находок с Куликова поля (несколько бердышей, стрел, копий, крестов и складней) находилась в собрании тульского губернатора Василия Алексеевича Левшина (1746–1826) [1311]. Курганы и городища Ефремовского уезда, в том числе и на Куликовом поле, обследовал местный помещик Андрей Гаврилович Глаголев (1793–1844), также бывший членом Императорского общества истории и древностей Российских в Москве и корреспондентом по Тульской губернии известного исследователя славянских древностей 3. Я. Доленги–Ходаковского [1312].

Интерес к месту сражения проявляли и путешественники. Так, в 1825 г. поле битвы посетили известный собиратель древностей и издатель «Отечественных записок» П. П. Свиньин (1787–1839), рязанский помещик и литератор М. Н. Макаров (1785–1847) [1313].

Этот интерес к месту Мамаева побоища, проявляемый со стороны тульских помещиков и заезжих дворян, пробудил и у крестьян, живших на Куликовом поле и в его ближайшей округе, стремление приобщиться к героическому прошлому своего Отечества. Освоение исторического богатства края они осуществляли через создаваемые ими легенды и предания. Так, в первой четверти XIX в. появились предания о связи карстовых провалов с погребениями павших в битве воинов и бытовала легенда о том, что церковь села Монастырщины (старейшего из ныне существующих на Куликовом поле), основанного в 80-х гг. XVII в., возведена на месте дубовой часовни, поставленной над могилами русских воинов. Иконостас этого храма был объявлен подарком преподобного Сергия Радонежского. Не случайно, что алтарь этой церкви был освящен во имя Рождества Пресвятой Богородицы, т. е. в честь того праздника, на который и произошла Куликовская битва. Эти предания обратили внимание не только С. Д. Нечаева, но и писателя и путешественника М. Н. Макарова [1314].

Осваивали события 1380 г. и художники. В 20-х гг. XIX в. неизвестным автором была создана еще одна гравюра, передающая зрителям образ Дмитрия Донского [1315].

Образ подвига в освободительной борьбе против врагов Отечества вдохновил и русских поэтов. Так, в 1822 г. К. Ф. Рылеев написал думу «Дмитрий Донской», которая была сначала опубликована в журнале «Сын Отечества», а затем вышла в составе сборника поэтических дум декабриста [1316]. Поэт ставит перед собой цель — напомнить о подвигах предков, воссоздать эпохи народной истории, возбуждать любовь к отечеству, славить подвиги добродетельных или славных героев русских [1317]— и достаточно полно передает все события русско-татарского противостояния 1380 г., отраженные в «Сказании о Мамаевом побоище», «Синопсисе» и «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Национально-освободительные мотивы в этой думе звучат как призыв к освобождению и от социального гнета («Летим — и возвратим народу… / Святую праотцев свободу / И древние права граждан», «За вольность, правду и закон!») [1318].

В том же духе написаны два стихотворения Н. М. Языкова: «Песнь барда» и «Боян к русскому воину при Дмитрии Донском» [1319]. Вольнолюбивые декларации вкладывались в уста древних героев и служили намеками на современность [1320]: «Сокрылися века полночной славы, / Побед и вольностей века». В 1825 г. К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев публикуют в своем альманахе «Полярная звезда» на 1825 г. стихотворение Василия Никифоровича Григорьева (1803–1876) «Нашествие Мамая (песнь Баяна)» [1321]. Оно явно носит тираноборческий характер. В это время в «Украинском журнале» увидело свет и стихотворение В. Розальон-Сошальского «Баян на Куликовом поле». В нем также мы услышим близкие декабристам, но далекие от нравов и идей XIV в. слова, воспевающие свободу: «Проснулся грозный глас свободы. / Восстаньте предки из гробов / Зреть торжество своих сынов, / Постыдный бег презренного тирана!» Стихотворение завершается славословием Дмитрию, пробудившему свой народ и заслужившему благодарность потомков [1322].

Однако после разгрома декабристского движения атмосфера в стране меняется. Это не могло не найти отражение в восприятии событий Мамаева побоища. Историки продолжали заниматься Куликовской битвой, но в их взглядах на события 1380 г. происходит смещение акцентов. Так, Н. С. Арцыбашев в 1827 г. выпустил в свет статью «Дмитрий Донской» [1323], написанную в духе «скептического» направления историографии. Критически разобрав показания источников (летописей, актов, историко-географических материалов, родословцев и сообщений иностранцев), а также труды предшественников, Н. С. Арцыбашев пришел к выводу, что «обстоятельства сей войны так искажены витийством и разноречием летописцев, что во множестве переиначек и прибавок весьма трудно усмотреть настоящее» [1324]. Однако при изложении событий с 1361 по 1389 г. его рассказ фактически повторяет труд Н. М. Карамзина [1325]. Н. А. Полевой считал, что «Куликовская битва — первая победная песня Руссов» [1326]. Он восхваляет вдохновителей и руководителей борьбы с Ордой, осуждает князей, которые уклонились от похода против Мамая [1327].

В 1820–1840-х гг. продолжалась публикация популярных книг и статей о Куликовской битве и Дмитрии Донском, но они уже носили иной характер. Основную массу исторической литературы о событиях 1380 г. составляли популярные сочинения, основанные главным образом на сочинениях И. Г. Стриттера и Н. М. Карамзина. Они прославляли власть монарха [1328]. Бросается в глаза «нарочитость» используемых авторами художественных средств. Часто герои этих книг «со страстной откровенностью, "декоративно" выражают свои чувства» [1329]. Такие книжки стоят на грани исторического повествования и лубочной литературы.

В 1827 г. Александр Орлов издал в Москве в университетской типографии героическую поэму «Дмитрий Донской или начало российского величия». Основной ее идеей было напоминание о подвиге предков. В предисловии к ней поэт признается, что ему хотелось бы рассказать о более современных событиях, но, не чувствуя в себе достаточного умения и таланта, он вынужден обратиться к давно минувшим. героическим событиям. Таким образом, вновь подчеркивается актуализация памяти о Куликовской битве, которая служит аналогом событий 1812 г. Однако автор относится к Мамаеву побоищу именно как к событию давно ушедших времен. Несмотря на то что во второй четверти XIX в. в русской литературе давно уже господствовал романтизм, поэт написал свое произведение в стиле классицизма, воспринимая его как архаический и, следовательно, более подходящий к XIV в.

Художественные приемы А. Орлов заимствовал из «Россияды» Хераскова, фактический материал для поэмы — из «Синопсиса». Часть подробностей он опускал, излагал многое по-своему и домысливал. В текст вводятся рассказ об унынии, воцарившемся в Москве после получения известий о походе Мамая; описание чудесного видения Бессмертия, Правды и Славы; видения святых русских князей Владимира, Александра Невского и Михаила Черниговского; рассказ о стихийных бедствиях и безумце, смущающем народ страшными предсказаниям и; видение небесного воинства переносится из описания окончания сражения в сцену ночного гадания князя [1330]. При этом А. Орлов, в нарушение реалий XIV в., считает, что московский великий князь был самодержавным правителем (Дмитрий Донской приказывает послу Мамая: «Скажи ему, что я России властелин, и повелитель мой Небесный царь один») и вел борьбу за укрепление величия Русского государства (святые князя обращаются к нему: «Спасай отечество, крепи его державу, / России возврати утраченную славу»).