Дмитрий Прусаков - Природа и человек в древнем Египте

Считается, что стандартный индивидуальный земельный участок, типичный уже для аграрной практики Среднего царства, имел площадь 20 арур (54700 м²) [ Берлев 1965 , с. 5–6]. [56]При этом весьма похоже [ср.: Савельева 1992 , с. 71–72], что свое происхождение он вел от надела земли сhl ( ͻht) размером 19 ⅝ аруры , который упоминается в одном из указов царя VI династии Пепи II храму бога Мина в Коптосе [см.: Goedicke 1967, Abb. 9; Urk. I , S. 286, Z. 13]; как полагали, этот надел отвечал землемерному стандарту, применявшемуся в те времена на государственных (царских) полях [ Савельева 1992 , с. 111]. В указе храму Мина иероглифическое написание пахотной земли, на которой, находился участок в 19 ⅝ аруры , выглядит следующим образом: [ Urk. I , S. 286, Z. 13]. Практически идентичное обозначение обрабатываемой земли мы обнаруживаем в повелении того же Пепи II двору "Укрепляет (бог) Мин (царя) Неферкара": [ Goedicke 1967 , Abb. 10; Urk. I , S. 294, Z. 2]. Присущий обеим надписям детерминатив в виде пса-Анубиса, возлежащего на алтаре или гробнице, дает нам немалое основание для допущения, что в документах идет речь о землях одного типа. В указе двору сообщается, что они сделались территорией, наполовину затапливаемой ежегодными разливами ( rmn ĭr m ͻht b chjwt rnpj ), на которой, кроме того, "нарезаны" участки пашни, именуемые š c(w) [ Urk. I , S. 294, Z. 2–3]. Особенность этих делянок š c(w) заключалась в том, что они занимали лучшие земельные угодья, заливавшиеся Нилом даже в годы низких половодий [ Савельева 1962 , с. 42; 1992 , с. 157, пр. 9].

Подытоживая сказанное, предлагаем в качестве рабочей гипотезы следующий фрагмент реконструкции социоестественного процесса в Египте конца Старого царства. При VI династии в результате уменьшения стока и снижения разливов Нила пространство самых плодородных пойменных земель значительно сократилось — местами, возможно, вдвое; земли, остававшиеся в границах половодий, в централизованном порядке дробились на участки, славившиеся наивысшим качеством; на землях именно этой категории появился участок площадью 19 ⅝ аруры , который, вероятно, был прообразом стандартного надела в 20 арур , в дальнейшем определившего трудовую норму древнеегипетского ĭhwtj -единоличника.

Итак, не исключено, что первые опыты "прогрессивного" индивидуального земледелия в нильской пойме, внедрение которого относилось к главным тенденциям социального переворота в Египте на рубеже III–II тыс. до н. э., были теснейше сопряжены с катастрофическим для человека хозяйствующего естественным преображением вмещающего ландшафта, приведшим к утрате государством части наиболее производительных земель и вынудившим общество прибегнуть к решительным мерам адаптации в непривычно изменившейся среде обитания. [57]Эти меры в обстановке критического падения продуктивности земледелия, с осознанием несостоятельности одного только физического ужесточения фиска, могли включить в себя и реформирование последнего в направлении усовершенствования учета остатков ценнейшей заливной пашни и ее разбивки на элементарные индивидуальные доли с заменой на полях неспециализированных "ватаг" работниками-профессионалами, облекавшимися персональной ответственностью за выполнение назначенной им трудовой нормы. Устойчивость новой административно-хозяйственной традиции, которая не прервалась с завершением эпизода аномально низких разливов Нила конца III тыс. до н. э. и со Среднего царства прочно вошла в повседневную жизнь древних египтян, очевидно, была обеспечена общественными механизмами, обсуждение которых пока не входит в нашу задачу. Выскажем лишь предварительное соображение, что "индивидуализация" труда земледельцев в Египте находилась в непосредственной связи с утвердившимся в эпоху Среднего царства обычаем проведения государственных смотров рабочей силы с целью ее распределения по социально-профессиональным разрядам [ Берлев 1984 ] и с ликвидацией крупных вельможеских хозяйств староегипетского образца [ Перепелкин 1988б ].

Изложенная социоестественная гипотеза о фундаментальных изменениях, коснувшихся земледельческого уклада и, следовательно, в целом структуры староегипетского общества в условиях иссушения водосборного бассейна и постепенного снижения разливов Нила во второй половине III тыс. до н. э., развивает мысль, что при VI династии в Египте уже формировались предпосылки социально-экологического кризиса, который, насколько мы понимаем, задал направление и сообщил необратимый характер эволюции фараоновской цивилизации от централизованного государства с пережитками архаической номовой самобытности к новодинастическим, "имперским" принципам самоорганизации.

Подчеркнем, что представление о синхронных кризисных явлениях в природе и обществе в конце Старого царства, вырисовывающееся в ракурсе СЕИ, согласуется с классической египтологической теорией роста экономического и политического могущества номовой знати в ущерб власти царей V-й и, особенно, VI-й династии [см., например: Перепелкин 1988а , с. 373 сл.; O'Connor 1974 , р. 15 ff.], вместе с тем полностью диссонируя с парадоксальной версией отдельных исследователей о незыблемости государственных устоев и даже упрочении авторитета центра — Мемфиса при VI-м царском доме [ Goedicke 1967 , S. 237; Kanawati 1977 , р. 78]. Не говоря о том, что естественнонаучно обоснованный факт экологической катастрофы, неумолимо надвигавшейся на Египет по крайней мере с XXIV в. до н. э., едва ли подпадает под идею нерушимой, тем более — нараставшей социально-политической стабильности в стране на том же этапе, аргументы сторонников этой идеи не кажутся нам весомее и традиционных доводов в пользу обратного. Г. Гёдике, например, противопоставлял общепринятой точке зрения умозаключения, базировавшиеся на анализе царских указов, т. е. именно тех документов казенной канцелярии, от содержания которых, наверное, логичнее было бы в последнюю очередь ждать объективной информации о взаимоотношениях фараонова двора с провинциями и об истинных масштабах его влияния в позднем староегипетском государстве. Позиция большинства египтологов, думается, все же гораздо надежнее: отмеченный при изучении административных должностей Старого царства для V–VI династий переход ключевых властных полномочий, до того составлявших монополию державного семейства, к сановникам нецарской крови [см.: Baer 1960 ; Strudwick 1985 ], и такая археологическая реальность, как захоронение высшей номовой знати того же периода не при столичном некрополе, как прежде, а на территории собственных областей и в богатейших гробницах, пышность которых резко контрастировала с уменьшением массивности монарших пирамид, служат вполне убедительными признаками ослабления мемфисского "абсолютизма", не нуждающимися в ревизии.