Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

— Я их всех убрал… Потом меня окружили французские солдаты. Я сдался…

— Значит, вы совершили убийство?

— Я же стрелял в немцев…

— Стрелять в немцев надо было на войне».

Толстых в июне 1945 года совершил дерзкий побег из тюрьмы во французской зоне оккупации и оказался в советской военной комендатуре. Парня судил военный трибунал. Учитывая пережитое в неволе, раскаяние и заверения искупить вину, преступника приговорили к длительному тюремному заключению. К таким уголовникам советская военная Фемида испытывала сочувствие. В. С. Воинов, который вёл дело Толстых, рассказывал, что тот «называл себя партизаном-одиночкой. “Я бил немцев, — говорил он, — в их собственном доме”… Экспансивный, немного артист, бесспорно неглупый, весьма сообразительный — какую бы он принёс пользу людям, если бы его не исковеркала фашистская неволя».

Борьба с мародёрством, конечно, тоже велась, однако здесь для советских бойцов был убедителен пример их «старших товарищей». Известна записка руководства СМЕРШа лично Сталину, где докладывалось о беспрецедентных масштабах мародёрства со стороны высшего командного состава, в том числе «маршала Победы» Георгия Жукова. Не отставали от Жукова и его подчинённые, например генерал-лейтенант Владимир Крюков — муж певицы Лидии Руслановой. Даже видавшие виды следователи хватались за головы, составляя опись имущества, изъятого при обыске квартиры генерала. Их удивляли вовсе не рояли, аккордеоны, радиолы, сервизы, меха и драгоценности. Было непонятно другое: зачем генералу 1700 метров тканей, 53 ковра, 140 кусков мыла, 44 велосипедных насоса, 78 оконных шпингалетов? Сам генерал признавался на допросах: «Я скатился до того, что превратился в мародёра и грабителя… Я стал заниматься грабежом, присваивая наиболее ценные вещи, захваченные нашими войсками на складах, а также обирая дома, покинутые бежавшими жителями». Раз этим спокойно занимались генералы, можно только догадываться, что делали обычные офицеры и рядовые, а тем более — блатные! И если военные с крупными звёздами обычно избегали наказания, то простые солдаты, тем более уркаганы, нередко попадали под пресс. Лев Копелев рисует портрет одного такого типа:

«Блатной Мишка Залкинд из Ростова… Толстомордый, прыщавый, с маленькими быстрыми глазками, тесно жмущимися к мясистому носу, он вошёл в камеру, заломив кубанку на затылок, пританцовывая и гнусаво напевая:

Сказал, что разведчик; бесстыдно врал о своих воинских подвигах, а посадили его якобы за то, что по пьянке ударил начальника. На перекличке назвал 175-ю статью, т. е. бандитизм. Он хорошо знал многие тюрьмы и лагеря Союза».

Уточним: статья 175 Уголовного кодекса РСФСР тех лет была не «бандитской», а менее тяжкой, карающей за истребление или повреждение имущества, принадлежащего частным лицам…

Почему мы так подробно остановились на рассказе о тёмной стороне деяний бойцов Красной Армии на оккупированных территориях? Не слишком ли далеко ушли от основной темы — песенной истории о «героическом уркагане»? Нет. Важно понять, что именно европейский поход 1944–1945 годов полностью вытравил из блатных солдат любовно-мелодраматические настроения. Уголовники сполна получили то, к чему стремились: возможность дикого беспредела, упоение грабежами и насилием под видом «праведной мести». Поэтому песня о блатаре в окопе, тоскующем и вспоминающем подругу, оказалась совершенно не к месту, воспринималась как нелепость. В разбоях, убийствах и мародёрстве, замешанном на крови, родилась совершенно особая, новая порода профессиональных уголовников — полных отморозков, которые почуяли, что значит абсолютная власть над беззащитным стадом. Этим людям не нужны были песни о любви. А свои «подвиги» в Европе они воспевать тоже не могли: тема явно не героическая… Так и осталась «блатная лирическая» в единственном числе. Да и то разнесли её по городам и весям неведомые уличные певцы — инвалиды, беспризорники, вернувшиеся с передовой фронтовики. На зоне петь подобный репертуар было небезопасно. Почему? Об этом — в следующей главе.

Итак, война завершилась. Блатные возвращались на Родину героями, позвякивая медалями «За отвагу», «За взятие Берлина», орденами Славы и другими боевыми наградами. У кого-то на плечах сверкали офицерские погоны. Как в песне: «С победой славной, с орденами на блатной груди»… Но радость этой победы для уркаганов оказалась недолгой.

Сегодня встречаются авторы, которые пытаются убедить публику, будто бы власть сразу после войны, чуть ли не прямо с фронта, снова «насильно» согнала «героических уркаганов» в лагеря. На самом деле это было бы даже технически невозможно: вылавливать в армейских рядах бойцов с судимостями и устраивать подобную фильтрацию. Как раз напротив, послевоенный подъём, воодушевление и надежды на светлое будущее создавали определённую возможность для социальной реабилитации бывших преступников. Начнём с блатарей, ушедших на фронт с отсрочкой приговора. Термин «отсрочка» подразумевал, что после возвращения из армии заключённый должен быть направлен в места лишения свободы для дальнейшего отбытия срока. Однако на практике такие люди в боевой обстановке поощрялись снятием судимости как проявившие себя стойкими защитниками Родины и освобождались от наказания военным трибуналом или иным соответствующим судом по ходатайству военного командования. Государство к таким фронтовикам было настроено довольно лояльно. И не только к ним: 7 июля 1945 года в стране объявили амнистию, в результате которой на волю вышло 301 450 зэков.

Вспомним также, что блатные вояки волокли с собою немало награбленного в Европе добра. То есть имели «стартовый капитал» для того, чтобы начать честную жизнь. Но очень скоро победители, не приученные к труду, давно порвавшие связи с родными, пропили, промотали награбленное. К тому же последний, «зарубежный» этап войны уже приучил их к зверству. Как писал Шаламов: «Война скорее укрепила в них наглость, бесчеловечность, чем научила чему-либо доброму. На убийство они стали смотреть ещё легче, ещё проще, чем до войны». Работать честно (что в послевоенное время означало — тяжело) они не могли и не желали. И встал перед ними популярный русский вопрос: что делать? Ответа долго искать не пришлось. «Настал день Победы, герои-уркачи демобилизовались и вернулись к мирным занятиям. Вскоре советские суды послевоенного времени встретились на своих заседаниях со старыми знакомыми. Оказалось — и этого предвидеть было нетрудно, — что рецидивисты, “уркаганы”, “воры”, “люди”, “преступный мир” и не думают прекращать дело, которое до войны давало им средства к существованию, творческое волнение, минуты подлинного вдохновения, а также положение в “обществе”. Бандиты вернулись к убийствам, “медвежатники” — к взломам несгораемых шкафов, “скокари” — к квартирным кражам».