Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

С началом Великой Отечественной соотношение женщин и мужчин стало меняться. Тот же Снегов отмечает: «Такой порядок существовал до войны и первые годы войны, пока в каждую навигацию по Енисею плыли на Север многотысячные мужские этапы. Война радикально переменила положение. Сажать в лагеря молодых “преступивших” мужчин стало непростительной государственной промашкой, их, наскоро “перевоспитав”, а чаще и без этого, отправляли на фронт. Это не относилось, естественно, к “пятьдесят восьмой”, но и поток искусственно выращиваемых политических заметно поубавился… И вот тогда прихлёст женщин в лагеря стал быстро расти. В основном это были “бытовички”, хотя и проституток и профессиональных воровок не убавилось, они просто терялись в густой массе осуждённых за административные и трудовые провины».

Старый лагерник также вспоминает первый большой («на тысячу с лишком голов») женский этап 1943 года, который следовал из Дудинки в Норильск:

«В нормальный день стрелки на вышках не подпустили бы так близко к “типовым заборам” отдельных заключённых, соседство зэка с проволокой можно было счесть и за попытку к бегству с вытекающими из того последствиями. Но сейчас у проволочных изгородей толпились не единицы, а сотни, и ни один не рвался в ярости либо в отчаянии рвать проволоку — “попки” благоразумно помалкивали…

Это был первый чисто женский этап, который мне довелось видеть, — и он врубился в сознание навсегда… мимо нас тащились трясущиеся от холода, смертно исхудавшие женщины в летней одежде — да и не в одежде, а в немыслимой рвани, жалких ошмётках ткани, давно переставших быть одеждой. Я видел молодые и немолодые лица со впавшими щеками, открытые головы, открытые ноги, голые руки, с трудом тащившие деревянные чемоданчики или придерживавшие на плечах грязные вещевые мешки…

Женский этап двигался в гору в молчании, женщины не переговаривались между собой, не перекликались с нами. Только одна вдруг восторженно крикнула соседке, когда они поравнялись с вахтой:

— Гляди, мужиков сколько!

— Живём! — отозвалась соседка».

В связи с этим этапом Снегов затрагивает и тему «лагерной любви». Зэки вечером обсуждают взбудоражившее их событие:

«— Ну, голодные же, ну, доходные — страх смотреть! — кричал один.

— Подкормятся. Наденут тёплые бушлаты и чуни, а кто и сапоги, неделю на двойной каше — расправятся. Ещё любоваться будем! — утешали другие.

— Надо подкормить подруг! — говорили, кто был помоложе. — Что же мы за мужики, если не подбросим к их баланде заветную баночку тушенки.

— … [23] Пропущено слово «бля». «Бля буду!» — формула так называемой «ростовской божбы». буду, коли своей не справлю суконной юбчонки и, само собой, настоящих сапог! — громко увлекался собственной щедростью один из молодых металлургов. — У нас же скоро октябрьский паёк за перевыполнение по никелю. Весь паёк — ей!

— Кому ей? Уже знаешь, кто она? — допытывался его кореш.

Металлург не то удивлялся, не то возмущался.

— Откуда? Ещё ни одной толком не видал. Повстречаемся, мигом разберусь, какая моя. И будь покоен, смазливая от меня не уйдёт».

Однако на самом деле женские и мужские этапы часто сталкивались и задолго до 1943 года. Об одной из таких встреч рассказала Евгения Гинзбург в книге «Крутой маршрут» (эпизод относится к июлю 1939 года):

«Мы смотрим, смотрим не отрывая глаз на плывущий перед нами мужской политический этап. Они идут молча, опустив головы, тяжело переставляя ноги в таких же бахилах, как наши, ярославские. На них те же ежовские формочки, только штаны с коричневой полосой выглядят ещё более каторжными, чем наши юбки…

Вдруг кто-то из мужчин, наконец, заметил нас:

— Женщины! НАШИ женщины!..

Это было подобно мощному электротоку, который разом одновременно пронизал всех нас, по обе стороны колючей проволоки… мы и они кричали и протягивали друг другу руки. Почти все плакали вслух…

— Милые, родные, дорогие, бедные!

— Держитесь! Крепитесь! Мужайтесь!

— Возьмите вот полотенце! Оно ещё не очень рваное!

— Девочки! Котелок кому надо? Сам сделал, из краденой тюремной кружки…

— Хлеб, хлеб держите! После этапа ведь отощали вы совсем…

Сразу начались бурные романы… Более высокой, самоотверженной любви, чем в этих однодневных романах незнакомых людей, я не видела в жизни. Может быть, потому, что тут любовь действительно стояла рядом со смертью…

Аллочка Токарева, у которой завязался пламенный роман с одним парнем из Харькова, простаивала у проволоки целые ночи напролёт. Глаза её горели фанатичным блеском. От её лагерного благоразумия не осталось и следа. Она готова была, если надо, броситься с кулаками на “начальника колонны” — самодержицу Тамару. Но та смотрела очень равнодушно на “эту беллетристику”. Никакой серьёзности она не усматривала в платонических излияниях у проволочного заграждения.

— Пусть их — лишь бы счёт сходился при проверке… На то и транзитка…»

Такая «транзитная любовь» была типична не только для «политиков». То же самое происходило и с «бытовиками», и с блатными. Уркаганы запечатлели «пересыльно-этапную любовь» в известной лагерной песне:

Скорее всего, песня родилась в ГУЛАГе уже военного времени. Не случайно в ней идёт речь о «фартовой пацаночке» (то есть о юной девушке, явно далёкой от политики, но, судя по определению «фартовая», близкой к уголовному миру). Если в описании довоенного этапа у Евгении Гинзбург присутствуют исключительно женщины из категории «политических», то Снегов подчёркивает, рассказывая об этапе 1943 года: «Профессиональной воровкой и проституткой в этом этапе являлась чуть ли не каждая третья. Со следующими этапами их ещё прибывало».

Примерно в то же самое время возник и другой, ещё более известный лагерный романс об этапе и «пацанке»: