Александр Сидоров - Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

Что тут можно сказать… Для настоящей любви возможности есть всегда и везде — даже в самых страшных условиях. Вот отрывок из письма Варлама Шаламова Аркадию Добровольскому 13 августа 1955 года: «Одной из любимых, выношенных тем моих была тема колымской семьи с её благословенными браками “на рогожке”, с её наивной и трогательной ложью мужа и жены (в лагере), диктуемой страстным желанием придать этим отношениям какой-то доподлинный вид, лгать и заставлять себя верить, писать на старую семью и создавать новую, — благость взаимных прощений, новая жизнь в новом мире, означаемая старыми привычными словами, — и всё это отнюдь не профанирование любви-брака, а полноценная, пусть уродливая, как карликовая береза, но любовь. Это бездна энергии, которая тратится для личной встречи. Эта торопливость в “реализации” знакомства. Это crescendo развития романа — и светлое, горящее настоящим огнём, настоящей честностью и долгом всё великолепие отношений…»

Пример настоящей, высокой страсти приводит Солженицын, рассказывая о 15-летней восьмикласснице Нине Перегуд, которая полюбила джазиста Василия Козьмина. Воодушевлённая этой любовью, Нина сочинила стихотворение «Ветка белой сирени». Однако в это время ГУЛАГ разделяют на женские и мужские зоны, и Козьмин, положив стихи Нины на музыку, поёт ей романс уже через ограждение…

В мемуарах лагерников встречается немало ярких примеров подобной любви. И вот что особо примечательно: как никогда и нигде в других обстоятельствах, в лагерях — особенно колымских, дальних, страшных — возникали мезальянсные связи, то есть любовная близость между людьми, которых в обычной жизни разделяла, казалось бы, чудовищная пропасть — и социальная, и культурная, и интеллектуальная. Солженицын пишет: «“Заговор счастья” видела Н. Столярова на лице своей подруги, московской артистки, и её неграмотного напарника по сеновозке Османа. Актриса открыла, что никто никогда не любил её так — ни муж-кинорежиссёр, ни все бывшие поклонники. И только из-за этого не уходила с сеновозки, с общих работ».

Так что любви не только все возрасты покорны: перед ней отступают самые страшные лагерные условия.

Но вернёмся к датировке. Мы можем довольно точно локализовать время создания песни «На Колыме». Это — период с 1943 по 1947 год. В 1943 году создана «Донская лирическая», которая легла в основу «колымского романса», а в 1947 году лагерный сиделец не только не мог свободно подойти и подать руку заключённой, которая увлеклась северным сиянием, — он также не мог провожать свою подругу на пристань. Почему? Попробуем разобраться.

Итак, ситуация, когда мужчины и женщины находились в одной зоне или работали на одном производстве, в условиях мест лишения свободы неизбежно приводила к тому, что бесконтрольные половые связи лагерниц и лагерников захлестнули систему ГУЛАГа. Поэтому положение постепенно стали менять. Сергей Снегов пишет, что к концу войны большинство женщин Норильлага изолировали в женские лаготделения. По мнению Солженицына, «размежевание» началось в 1946 году, а завершилось в 1948-м. Первоначально, впрочем, особо страстных не останавливала даже «колючка»: «Говорят, в Соликамском лагере в 1946 году разделительная проволока была на однорядных столбах, редкими нитями (и, конечно, не имела огневого охранения). Так ненасытные туземцы сбивались к этой проволоке с двух сторон, женщины становились так, как моют полы, и мужчины овладевали ими, не переступая запретной черты… Разумеется, не дремало и начальство и на ходу исправляло своё научное предвидение. К однорядной колючей проволоке пристраивали предзонники с двух сторон. Затем, признав преграды недостаточными, заменяли их забором двухметровой высоты — и тоже с предзонниками».

Однако на самом деле разделение лагерей на женские и мужские произошло в 1947 году. Возможно, и до этого в отдельных лагерях руководство создавало специальные лаготделения для женщин. Но это можно отнести к местной самодеятельности. Такое нововведение (если оно имело место) нарушало нормы закона и опережало «половое» размежевание лагерей.

А размежевание было крайне необходимо. Как говорил известный сатирик Аркадий Райкин: «Шутки шутками, но могут быть и дети…» И они таки были! Причём беременных лагерниц и женщин-заключённых с детьми в ГУЛАГе насчитывалось немало. Дошло до того, что 18 января 1945 года «всесоюзный староста» Михаил Иванович Калинин подписал секретный указ Президиума Верховного Совета СССР «Об освобождении от наказания осуждённых беременных женщин и женщин, имеющих детей дошкольного возраста». Указ распространялся на всех беременных женщин, а также лагерниц, имевших при себе детей дошкольного возраста, и на тех, у которых были дети дошкольного возраста на свободе, при условии отбытия ими половины срока наказания. Действие документа не распространялось на осуждённых за контрреволюционные преступления, бандитизм, убийства, по закону от 7 августа 1932 года («за колоски») и рецидивисток. По указу вышли на свободу 13 270 женщин.

Конечно, и до «калининской амнистии» практиковалось освобождение «мамок» с малолетними детьми. Бытовички и блатнячки (именно эти две категории лагерниц в основной массе и беременели) часто рассматривали рождение детей как возможность временного послабления режима, но не исключали и досрочного освобождения. Вот что пишет Надежда Иоффе о своём пребывании в лагерном деткомбинате (помещение для женщин на последнем месяце беременности и с малолетними детьми) ещё до войны: «“Мамки” — женщины, имеющие детей или в конце беременности. Это в большинстве случаев бытовички, для которых дети — выгодный “бизнес”. В течение шести месяцев дают паёк, не заставляют работать, не отправляют на этап, они подпадают под так называемую амнистию Крупской — для матерей (но на нашу статью это не распространялось). В общем, сплошная выгода». «Амнистией Крупской» на лагерном жаргоне называли досрочное освобождение: во-первых, Надежда Константиновна была известна как инициатор создания общества «Друг детей»; во-вторых, она постоянно выступала против гонений на детей «врагов народа». Солженицын также отмечает, что под частные амнистии и досрочное освобождение попадали «мелкие уголовницы и приблатнённые»; причём как только они получали паспорт и железнодорожный билет, то часто оставляли детей на вокзальной скамье или на первом крыльце. Даже для тех «мамок», которые решали не возвращаться к преступному промыслу, в тяжёлых послевоенных условиях новую жизнь было легче начать без ребёнка.

Безусловно, достаточно впечатляющий указ Калинина заставил зэчек задуматься о том, что беременность и рождение ребёнка могут стать реальным пропуском на свободу. Но всё же не он нанёс настоящий, весомый удар по стабильности «архипелага ГУЛАГ». Эту роль сыграл указ «четыре шестых», о котором мы уже подробно рассказали в предыдущих очерках. Между мужской частью лагерного населения указ спровоцировал «сучью войну» — кровавую резню воров, в которую опосредованно оказались втянуты и другие заключённые. А вот женщины отреагировали на него иначе — но тоже очень болезненно для лагерного руководства. Об этом свидетельствует «Докладная записка о состоянии изоляции заключённых женщин и наличии беременности в лагерях и колониях МВД СССР». В ней анализируются последствия указов от 4 июня, значительно увеличивших сроки наказания за преступления против собственности — вплоть до 20–25 лет лишения свободы: «До войны и даже до 1947 года значительная масса женского контингента осуждалась на сравнительно короткие сроки заключения. Это являлось серьёзным сдерживающим фактором для женщин к сожительству, так как они имели перспективу быстрее вернуться к своей семье и нормально устроить свою жизнь. Осуждённые на длительные сроки такую перспективу в известной степени теряют и легче идут на нарушение режима и, в частности, на сожительство и беременность, рассчитывая благодаря этому на облегчённое положение и даже на досрочное освобождение из заключения. Увеличение сроков осуждения большинства заключённых женщин безусловно влияет на рост беременности в лагерях и колониях». Другими словами, именно указы «два-два» подстегнули зэчек к тому, чтобы беременеть срочным образом в расчёте на досрочное освобождение или хотя бы на временные послабления в связи с рождением детей.