Персиваль Элгуд - Египет под властью Птолемеев. Иноземцы, сменившие древних фараонов. 325–30 гг. до н.э.

Многие сенаторы, шокированные услышанным, осудили преступление и стали призывать к тому, чтобы его организатор был арестован и наказан. Другие, получившие деньги от Авлета, утверждали, что римляне ничего не могут сделать, ведь их связывает обещание помогать своему «союзнику и другу». Сенаторы в смятении обратились к Сивиллиным книгам, где нашли стих, имевший отношение к проблеме. «Если царь Египта придет с просьбой о помощи, – говорилось в них, – не отказывайте ему в дружбе, но и не давайте ему многое». В сложившейся ситуации предсказание не было очень полезно, и между сенаторами разразился ожесточенный спор о том, как следует понимать слово «дружба». Одни заявляли, будто оно обязывает римлян помочь Авлету вернуть себе египетский трон, другие – что оно подразумевает всего лишь необходимость развлекать незваного и нежеланного гостя на протяжении как можно более короткого промежутка времени.

Когда сенаторы склонились к первому из этих двух вариантов, им пришлось столкнуться с новой проблемой, заключавшейся в том, кто должен выполнить данное задание. За право взяться за него боролись Помпей и Красс, об ожесточенности соперничества которых свидетельствует факт привлечения к суду Милона, приверженца первого из них. Бывший обвинителем Клодий, поддерживавший Красса, противника Помпея, подлил масла в тлевшие угли. «Кто морит вас голодом?» – спрашивал он у толпы, и слушатели кричали в ответ: «Помпей!» «Кто хочет отправиться в Египет?» – продолжил интересоваться он, и люди отвечали: «Помпей!» «Кого мы пошлем?» – задал он свой последний вопрос, и в ответ раздался рев: «Красса!»

Цезарь, успевший забыть о Египте и делах его царя, отправился в Галлию, где услышал о соперничестве, угрожавшем дальнейшему существованию триумвирата. В 56 г. до н. э. он созвал в Лукке собрание, в ходе которого триумвиры должны были решить, каким станет их будущее. Помпей и Красс отказались во время него от своей вражды и личных планов относительно Египта, а также решили назначить ответственным за возвращение египетскому царю его трона проконсула Сирии Авла Габиния, причем эту услугу они хотели оказать Авлету не даром, а за плату, которую участники триумвирата собирались разделить между собой. Красс должен был, пока Габиний будет занят в Египте, предпринять поход в Парфию, Помпей – оставаться в Риме, а Цезарь – вернуться в Галлию.

Однако едва собрание закончилось, Помпей замешкался. Предложение Цезаря игнорировать решения сената по египетскому вопросу было весьма рискованным, и Помпей понимал, что, если поход окажется неудачным, именно он станет козлом отпущения. С таким же сомнением он относился к выбору кандидатуры Авла Габиния. Проконсул Киликии Лентул Спинтер был человеком более осторожным, и Цицерон по просьбе Помпея стал аккуратно расспрашивать его, чтобы прощупать почву. «Ты, правящий Киликией и Кипром, в состоянии выяснить, что ты можешь сделать и чего достигнуть, – писал он Лентулу Спинтеру, – если положение вещей даст тебе возможность держать в своей власти Александрию и Египет, то дело достоинства – твоего и нашей власти, – чтобы ты, поместив царя в Птолемаиде или в каком-нибудь другом близлежащем месте, отправился в Александрию с флотом и войском с тем, чтобы после того, как ты восстановишь там мир и расположишь войско, Птолемей возвратился в свое царство. Таким образом царь и будет восстановлен тобой, как сенат и решил вначале, и будет возвращен без участия войска, как, по словам благочестивых людей, угодно Сивилле» [68]. Но Спинтер отказался от данного плана.

Авлет, знавший об этой задержке, в отчаянии отправился в Эфес, где собирался поговорить с Габинием, в то время как жители Александрии, хорошо осведомленные о передвижениях своего бывшего царя, торопили Беренику, заявляя, что она должна опередить отца и найти себе мужа, способного защищить ее права на престол. Найти подходящего жениха было непросто. Выйти за брата Береника не могла, так как старший из них был еще грудным ребенком, и царским «друзьям» оставалось лишь предложить ей одного из двоих внуков Селены Клеопатры и правителя Сирии Антиоха Грипа. Однако это предложение вызвало яростное негодование. «Неужели все зашло так далеко, – ворчали униженные александрийцы, – что египетской царице приходится искать себе мужа в римской провинции?»

Брак все же был бы заключен, если бы не вмешательство Авла Габиния. Этот проконсул, не перестававший ожесточенно спорить с отцом Береники по поводу стоимости своих услуг, не хотел допустить появления союза, способного помешать возвращению его клиента на египетский престол, и наотрез отказался выпускать жениха из Сирии.

Тем временем жители Александрии нашли другого кандидата в мужья своей царицы. Им оказался некий Селевк, хваставшийся малопонятными родственными связями с Селевкидами. Его внешность была настолько невыразительной, а речь – грубой, что уже через несколько часов после прибытия в Египет его окрестили «торговцем соленой рыбой». «Медовый месяц» продлился всего неделю. Заметив отвращение, которое Береника испытывала к мужу, а возможно, и по ее приказу дворцовые стражи задушили его. Это преступление только еще больше разожгло костер беспокойства.

Ходили слухи, будто отец Береники Птолемей Авлет прибыл в Сирию, а Габиний собирает свои легионы. В итоге «друзья», отчаявшись найти кандидата царского происхождения, пригласили в Александрию Архелая, сына Архелая, выдающегося полководца, служившего Митридату.

Это был союз двух энергичных молодых правителей, охваченных желанием возродить в государстве порядок, пошатнувшийся из-за скандалов и разногласий. Пока Архелай восстанавливал флот и проводил преобразования в армии, Береника делала все, чтобы снискать доверие людей, отвернувшихся от трона из-за чрезмерных поборов и неправильного управления государством. Она восстанавливала отношения со жрецами, отремонтировала за государственный счет несколько храмов, а другие наделила правом служить убежищами, считавшимся очень большой, особой привилегией, которой цари редко удостаивали кого-либо. Решив нарушить данную традицию, Береника стала активно даровать это право храмам, и благодарные жрецы, признав заслуги царицы, начали призывать свою паству сплотиться вокруг нее. «Из убежищ, – напоминал жителям Египта Эвергет, – никто не может быть уведен силой», и наделение малозначительных храмов правом становиться убежищами вызывало сильное недовольство у местных стражей порядка.

Это, несомненно, заставляло их сталкиваться с определенными трудностями, ибо схватить скрывающегося нарушителя, сумевшего добраться до храма раньше своих преследователей, можно было, лишь убедив его, буто шумиха улеглась. Как правило, подобные уловки срабатывали. У стражей порядка были свои соглядатаи в храмах, а снаружи они могли выставить охрану, и первый шаг за пределы храма, сделанный недалеким беглецом, как правило, становился последним. «Следи за ними, – писал один «полицейский» своему агенту в Серапеуме. – И если эти люди выйдут, дай мне знать, и я прибуду к тебе. В качестве награды ты получишь три таланта и к тому же сделаешь нам одолжение».