Сергей Дашков - Юстиниан

«Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Господи, Иисусе Христе, помилуй нас. Господи, Иисусе Христе, помилуй нас…» — Иоанн торопливо молился, ибо ни на кого надеяться не мог, кроме Христа. Вдруг тело откатилось в сторону и сверху показалась бородатая рожа. Солдат-герул внимательно смотрел на Иоанна.

— Господи, помилуй, Господи, помилуй, — зачастил Иоанн, глядя в лицо страшному варвару.

— Гоэсподэ, поэмилуй, ха! — передразнил, ломая греческие слова, варвар и мерзко ухмыльнулся. Изо рта его пахло вином, чесноком и зубной гнилью, словно из пасти Аида. Герул внимательно посмотрел на мальчика и исчез. Мертвое тело вдвинулось обратно. Иоанн закрыл глаза и потерял сознание.

По итогам резни этого дня на трибунах, арене и во внутренних помещениях ипподрома осталось около тридцати тысяч мертвых тел, многие из которых похоронили тут же, на ипподроме. И как Юстиниан ни молил потом Бога, ни строил храмы, ипподром, незыблемый и огромный, стал вечным памятником его жестокости. Впрочем, со временем ипподром исчез, а Святая София стоит. Бог простил?

Двоюродные братья василевса Вораид и Юст схватили Ипатия и Помпея прямо в кафисме, приволокли к императору и бросили к его ногам. Помпей угрюмо молчал, а Ипатий, еще на что-то надеясь, пытался оправдаться:

— Но государь, люди восстали без нашего ведома! Мы же привели всех на ипподром, как раз чтобы с собранными в одном месте злодеями вы могли сделать то, что сочтете нужным!

Юстиниан возразил:

— Отлично! Но если толпа слушалась ваших приказаний, почему же вы не сделали этого до того, как был сожжен весь город? Мой город?

На следующий день обоих братьев обезглавили. Император велел бросить их тела в море. Казнили также некоторых чиновников не слишком высокого ранга. Примкнувшие же к мятежу сенаторы остались живы, хотя имущество у них конфисковали, а их самих сослали. Правда, уже через год наиболее видным из них — брату Ипатия и Помпея Прову, а также Оливрию, родственнику императоров династии Феодосия (сыну Юлианы Аникии и Ареовинда), разрешили вернуться из ссылки; отдали им и часть имущества. Спустя много лет Юстиниан выдал за сына покойного Ипатия свою племянницу Прейекту, помирившись окончательно.

Жестокость, с которой была подавлена «Ника», надолго устрашила ромеев. Вскоре Юстиниан восстановил на прежних постах смещенных в январе царедворцев, не встречая заметного сопротивления. Однако наученный горьким опытом император велел на территории дворца выкопать цистерны для воды, устроить хлебопекарни и склады продовольствия на случай осады.

До 537 года в Константинополе не проводилось ристаний, подъем активности димов наблюдается лишь в конце 40-х годов VI столетия.

Однако ошибкой было бы думать, что, расправившись с мятежом и убив едва ли не каждого двадцатого жителя столицы, василевс обеспечил себе легкую и беспроблемную жизнь. Как отмечала А. А. Чекалова, «после восстания Ника Юстиниан принял ряд мер по укреплению режима, но вместе с тем попытался ослабить недовольство различных групп населения, сделав ряд серьезных уступок — в первую очередь сенаторской аристократии и торгово-ростовщической верхушке столицы. Конечно, император не отказался ни от своих широких внешнеполитических планов, ни от мер по регламентации экономической жизни империи, но его политика утратила ту жесткую определенность, которая была свойственна ей в первые годы его правления. Она стала более гибкой, в ней обнаружились колебания и лавирования между различными группами населения. Само законодательство стало более многословным и менее четким.

Тем не менее, несмотря на все его попытки, Юстиниану не удалось до конца привлечь на свою сторону ни сенат, ни торгово-ростовщическую верхушку, ни тем более народные массы. С 547 г. волнения вспыхивают с новой силой и следуют одно за другим. Поэтому значение восстания Ника заключается не в том, как это принято считать, что Юстиниан, разгромив все виды оппозиции, окончательно укрепил собственную власть, а скорее в том, что он так и не смог установить ту автократию, к которой стремился в первые годы своего правления» [260] Чекалова , 1997. С. 286, 287. .

После «Ники» Юстиниан стал куда более осторожен в плане внутренней политики [261] Курбатов , 1991. С. 212. . Можно сказать, что империя двигалась в сторону упорядочивания своих внутренних дел. Увеличилось количество новелл, посвященных сбору налогов, в 535–536 годах была проведена административная реформа, сократился штат местных чиновников. Иоанн Лид, не замеченный в плохом отношении к императору, свидетельствовал, что в страхе перед налогами люди отказывались владеть недвижимым имуществом, «…и сборщики податей не могли доставлять государям подати, потому что не было плательщиков» [262] Курганов , 2015. С. 387. .

Не остались без внимания и вопросы веры. Весной 533 года василевс попытался решить дело с противостоянием православных и монофиситов не насилием, а переговорами. По его распоряжению в столичном дворце Хормизда (фактически — в личной резиденции царя) были назначены прения о вере. И хотя формально императора на них представлял комит царских щедрот Стратегий, сам Юстиниан через него принял в мероприятии живейшее участие. Это неудивительно: зная греческий и латынь, искушенный в вопросах логики, риторики, церковного предания, Юстиниан жаждал показать миру, что стал монархом не по воле Рока, но сообразно достоинствам. Увенчайся этот диспут победой, это была бы его, Юстиниана, победа. Его, которого многие члены синклита считали выскочкой и чуть ли не варваром.

В каком-то смысле победа случилась, только маленькая: один из шести монофиситствующих епископов (Филоксен Дулихийский) изменил свои взгляды. Через несколько дней диспут продолжился уже в присутствии государя, который все-таки не вытерпел и прибыл сам. Епископ Маронеи Иннокентий, чьи записи об этом событии сохранились, восхваляет речь императора, в которой были явлены качества известных любому средневековому человеку персонажей: «кротость Давида, терпение Моисея и благость апостолов». Подобная характеристика звучит по меньшей мере странно: кротким, терпеливым и благостным Юстиниана можно было назвать лишь в припадке безудержной лести. Впрочем, это мог быть просто риторический прием. Или изощренное издевательство — не случайно Иннокентий говорил именно о словах императора.

Юстиниан принял самое горячее участие не только в прениях. Свои мысли о природе Христа он изложил в письменном виде и, придав им обязательный статус, обнародовал.

26 марта императорским рескриптом миру было сообщено о новой вероисповедальной формуле, на сей раз включившей в себя оборот «един из Троицы плотью пострадал». Монахи столичного монастыря «Неспящих» («Акимитов») усмотрели в ней измену догматам Халкидонского собора и отписали в Рим, папе Иоанну II. Юстиниан тоже обратился к папе, прислав ему письмо в сопровождении двух епископов. Дело рассматривалось почти год, и Рим признал правоту василевса, хотя отсутствие необходимости выходить из церковного общения с акимитами оговорено было специально. Примерно тогда же император написал специальное послание епископам крупнейших городов империи (Рима, Иерусалима, Антиохии, Александрии, Фессалоники и Эфеса), текст которого сохранила «Пасхальная хроника»: