Александр Сегал - История эпидемий в России. От чумы до коронавируса

Однако еще ранее русский врач А. Эшке, лекарь при одном из горных заводов Алтая, сообщил в 1758 г. о своих наблюдениях, давших возможность признать сибирскую язву за совершенно самостоятельный вид заболевания среди карбункулезных поражений у людей и животных. Эти наблюдения продолжены были вслед затем там же Ножевщиковым (см. главу XVI).

В 1786 г. сенат вынужден был вследствие огромных потерь от этого заболевания, все более и более возраставшего (например, только в 1785 г. в одной лишь Барабинской степи, у подножья Алтайского хребта, погибло около 100 000 лошадей, не считая других животных), потребовать от Медицинской коллегии – центра медицинской организации в России – изучения сибирской язвы. Посланные с этой целью в Сибирь врачи внесли много ценного в первые знания об этой болезни, известной в то время и в зарубежной литературе под разными названиями. Она еще не была выделена там в качестве самостоятельного заболевания, не было установлено ее единство у людей и животных и не была даже доказана ее заразительность [699].

Первым выяснением этих основных вопросов, как и дальнейшим уточнением знаний о клинических проявлениях, диагностике, патологической анатомии сибирской язвы, а также и введением ряда рациональных мероприятий в дело борьбы с ней медицина и ветеринария, безусловно, обязаны в очень значительной степени русским деятелям.

Среди этих деятелей особенно выделяется Степан Семенович Андреевский (1760–1818), впервые доказавший тождественность сибирской язвы у людей и животных, а также и ее заразительные свойства совершенно убедительным, не вызывавшим никаких сомнений опытом на самом себе. Это героическое исследование, произведенное в 1788 г. в присутствии целой комиссии, едва не стоило жизни молодому ученому, но внесло много ясности вместе с другими его исследованиями в указанную область инфекционной патологии [700].

К сожалению, этот факт большого исторического значения, засвидетельствованный лишь сохранившимся в архивных делах Медицинской коллегии письменным докладом Андреевского, стал известен только в последнее время. Иностранная литература поэтому приписывает доказательство заразительности сибирской язвы опытам Бартелеми, произведенным в 1823 г. на животных во Франции.

Большое значение для правильных понятий о сибирской язве имеет и очень рано возникшее у русских врачей убеждение относительно возможности распространения этой инфекции посредством насекомых. Так, уже в указе 1761 г. запрещавшем выбрасывание трупов павших животных на улицы Петербурга, убежденно заявлялось: «…Ибо от такой валяющейся мертвечины, как чрез Медицинскую канцелярию известно, и людям тяжелые болезни приключаются, а особливо, когда мухи с того падалища укусят человека, то, по примечанию, непременно тот на некоторое время болезнь получит… [701]Любопытно и содержание одной сибирской рукописи 1786 г., излагающей, между прочим, следующее: «…Рождается великое множество разного рода насекомых (!), как-то: комары, слепни, оводы, пауты и такое великое множество ядовитых мошек, что едва солнце бывает видно… Если же, по несчастью, сие случится, что одна лошадь умерла, то оная, на отверстом воздухе лежа, зачинает портиться и происходит от оной дух столь сильный, что на полверсты иногда наполняет воздух смрадом, а по смерти бывает съедаема означенными насекомыми, которые и по свойству своему имеют ядовитые жала, а напитавшись такой падали согнившей, еще смертный яд в жала свои впускают и, прилетая с одной на другую здоровую лошадь и жаляя их, тем заражают оных, от которой заразы валеж лошадей неминуемо последует и чем больше лошади мрут, то более запахом заражают воздух и тем более, говорю я, насекомые, набираясь яду от истлевшей животной, жаляя, заражают всю скотину…» [702].

Еще более определенно указал на роль насекомых в распространении сибирской язвы Иван Петерсон в 1790 г., обосновав свое предположение рядом собственных наблюдений и опытом противоэпидемических мероприятий. Другой наш автор, штаб-лекарь Михайло Гамалея, служивший в Перми, указывал в 1792 г. на установленную им с помощью собственных наблюдений возможность передачи инфекции от животных человеку и от больных здоровым при посредстве насекомых: «…Сии, напившись крови на заразительном скоте или на падле, садясь сообщают людям прямо в кровь, то-есть язвя, или только садясь, а отсюду и родится язва людская…» [703].

Значение для истории отечественной пауки только что приведенных фактов, помимо их эпидемиологического значения, станет еще более ясным, если добавить, что в иностранной литературе впервые высказано предположение о роли мух в распространении сибиреязвенной инфекции только в 1863 г. Казимиром Давеном, т. е. спустя 100 лет после того, как русское законодательство и наша литература стали рассматривать такую роль мух уже не как предположение, а в качестве условия, подлежащего устранению в борьбе с инфекциями.

Заслуживают далее внимания и воззрения русских деятелей XVIII века на этиологию сибирской язвы. Как известно, в этом веке, а также и в первой половине следующего вплоть до классических высказываний Генле (1840) и обнаружения с помощью микроскопических исследований первых возбудителей инфекционных заболеваний, в науке господствовала «миазматическая теория». Испорченный вредными испарениями – «миазмами» – воздух, или «мефитический, смертоносный воздух» признавался причиной «повальных болезней». Так, в упомянутом выше указе 1746 г. говорилось о «язвительном испорчении в воздухе», и только единичные ученые того времени видели такую причину в «живом контагии (Contagium vivuni)». Например, наши первые эпидемиологи-организаторы борьбы с известной эпидемией чумы в Москве 1770–1772 гг. – А. Ф. Шафонский, Д. С. Самойлович, К. О. Ягельский, были убежденными «контагионистами». Но знаменитый шведский ученый Карл Линней, естествоиспытатель и врач, создатель классической систематики растительного и животного мира (1707–1778), выражая уже существовавшее в науке второй половины XVIII века представление о «контагии» заразных болезней в виде носящихся в воздухе мельчайших насекомых и червячков, описал «контагий сибирской язвы» в виде нитеобразных и с загнутым жалом червячков, дав ему и подобающее название «furia infernalis (исчадие ада)» [704].

Более близким к истине был, по-видимому, лекарь Семипалатинской крепости В. Козлов, представлявший себе возбудителя сибирской язвы в 1795 г. в виде мельчайшего и невидимого живого существа: «…Известно нам из доказательств физических, что в воздухе нашем довольное число носимых бывает таковых мелких невидимых глазами нашими червячков, которых мы можем всегда удобно глотать с воздухом; вероятным очень быть может, когда человек на работе своей пашни или где ни есть также и без работы в летний жаркий день довольно потел, то в то время человеческие поры более находятся отверстыми, в кои удобно может вкрастись какого-нибудь рода мелкая насекомая (!) или тончайший червячок, ветром нанесенный, и произвести язву…» [705].