Александр Сегал - История эпидемий в России. От чумы до коронавируса

Одновременно периодическая печать, и притом не только медицинская, стала вопить о «петербургском чумном недоразумении» – ошибочном признании С. П. Боткиным одного заболевания за случай чумы в самой царской резиденции (возможно, что блестящий клиницист и диагност имел дело со случаем тогда еще неизвестной медицинскому миру туляремии) [754].

Перед лицом грозной опасности распространения эпидемии и под напором мирового общественного голоса царское правительство вынуждено было принять, хотя и с большим опозданием, энергичные меры. В Ветлянку командированы были виднейшие медицинские деятели, и один из них, Г. Н. Миих, изложил свои наблюдения в своем известном труде «Отчет об Астраханской эпидемии» (1881). Явилась туда же, но уже к самому концу эпидемии, и международная комиссия эпидемиологов из 11 делегатов Германии, Франции, Англии, Австро-Венгрии, Румынии и Турции во главе с известным германским гигиенистом и эпидемиологом Августом Гиршем (1817–1894). Русские исследователи (профессора Г. Н. Минх и Э. Э. Эйхвальд) делали даже попытки обнаружить возбудителя чумы при микроскопическом исследовании крови больных. Само же население окружающих Ветлянку селений, не дожидаясь помощи правительства и науки, по собственному почину поставило кругом Ветлянки караулы с дубинками, преграждавшие всякие сообщения (Г. Н. Минх).

Во всяком случае «ветлянская чума» послужила одним из тех уроков истории, какие долго не забываются. Благодаря ей не только «поочистили и пообмыли Россию» [755], но она заставила подумать и о необходимости постоянных мероприятий. Она послужила одной из основных причин углубления интереса у русской общественности к вопросам гигиены и санитарии, в значительной степени оживила деятельность врачебных обществ, облегчила организацию первых у нас кафедр гигиены, побудила к учреждению городских санитарных комиссий.

Наконец, эта эпидемия фактически закончила добактериологический период в истории чумных эпидемий в России [756].

В истории отечественной эпидемиологии XIX век, кроме того, характеризуется широкой рационализацией противоэпидемических мероприятий для борьбы с оспой, паразитарными тифами (в особенности в годы Крымской кампании и войны с Турцией в 70-х годах), сибирской язвой (70–80-е годы), дифтерией (в особенности в южных губерниях Европейской России в 70–80-х годах).

Однако все эти губительные эпидемии, в том числе и чумные, остались далеко позади в отношении вызванных ими жертв по сравнению с эпидемиями холеры. В период 1823–1894 гг., за 35 «холерных годов», заболело в России, по официальным, конечно, далеко неполным сведениям, 4 881 000 человек, и из них умерло 2 007 000 (41 %). В особенности холера проявила себя в России, как и в Западной Европе, в годы 1892–1894, когда в нашей стране, только что перенесшей небывалый еще голод 1891–1892 гг. (он распространился на 29 губерний) и связанную с ним чрезвычайно широкую эпидемию сыпного тифа, заболело 771 663 человека, по официальной статистике, и умерло из них 370 164 (48 %). Но если принимавшиеся нашими врачами меры против распространения чумы были несомненно эффективными, то в борьбе с холерой они уже не давали желательных результатов. Система пограничных карантинов вызывала критическое отношение на всех международных санитарных конференциях, само возникновение которых было вызвано (1851) проникновением холеры в Западную и Южную Европу [757]. Недаром указывал уже даже в конце прошлого века наш известный гигиенист Ф. Ф. Эрисман (1842–1915): «Холера представляет собой явление в высшей степени сложное, загадочное. Это в буквальном смысле слова сфинкс, который нас приводит в ужас своим смертоносным взглядом» [758].

Но холерные эпидемии в Европе (насчитывается, как известно, пять таких волн в XIX веке), как и все другие бушевавшие в ней эпидемические заболевания, и особенно во второй половине прошлого столетия, активировали прежде всего эпидемиологическую мысль. Они вызвали к жизни организацию у нас такого учреждения, как «Русское общество охранения народного здравия» (1877), имевшего своей целью «содействовать улучшению общественного здравия и санитарных условий в России». Используя помощь со стороны правительства, общество широко и быстро развернуло свою деятельность не только в Петербурге, где привлекло к своей работе крупных ученых (Н. Ф. Здекауер, А. П. Доброславин, В. В. Пашутин, Ф. В. Овсянников, впоследствии Г. В. Хлопин, Н. Ф. Гамалея и др.), но открыло свои отделения и в 27 других городах; в своем составе оно имело и «Отделение статистики и эпидемиологии». Это было первое у нас гигиеническое общество. Вскоре затем учреждена была пресловутая «Комиссия по вопросу об улучшении санитарных условий и уменьшении смертности в России» при Медицинском совете, известная больше под названием «Боткинской комиссии», так как во главе ее стоял С. П. Боткин (1886) [759]. Возникло даже специальное «Общество по борьбе с заразными заболеваниями» в Петербурге с отделениями в наиболее крупных городах (1896). Вопросы борьбы с инфекционными заболеваниями и в особенности с холерой стали основными на всех врачебных съездах и совещаниях, среди которых целый ряд был посвящен обсуждению мероприятий против отдельных инфекций: областные съезды по дифтерии (Харьков, 1881 и 1889 и Казань, 1896), Всероссийское совещание по борьбе с холерой в Петербурге (1893), многочисленные «холерные» совещания в губернских и областных городах (1892–1894).

Нет сомнения и в том, что широкое распространение инфекционных заболеваний во второй половине прошлого столетия послужило основной причиной блестящего развития микробиологии в ее приложении к медицине и ветеринарии. «Учение о микробах, – писал один из корифеев этой науки И. И. Мечников (1912), – заняло почетное место в области социальных вопросов и административных мероприятий». Открытия возбудителей туберкулеза и холеры в 80-х годах даже на общем фоне двадцатилетних исследований великого Пастера, можно сказать без всякого преувеличения, потрясли мир и создали совершенно новые перспективы в области борьбы с заразными болезнями – возникала «бактериологическая эра» в истории патологии.

Но русские врачи, достаточно испытанные в этой борьбе, когда им приходилось тратить свои силы не только на борьбу с инфекциями, но и на борьбу с рутинными средствами «благопопечительного начальства», считали неизбежной определенную летальность при всех инфекционных заболеваниях. Так, воздавая дань своему времени, Н. И. Пирогов писал в своем «Мнении о борьбе с дифтерией в Полтавской губернии» незадолго до своей смерти (1881): «В борьбе с самой заразой и ее местными причинами или общими поветриями играет главную роль не медицина, а администрация, и весь успех зависит от правильного и трезвого понимания сути дела со стороны общей и врачебной администрации». Находясь лишь на пороге в то время еще едва начинавшей оформляться медицинской бактериологии, он полагал, что летальность «не может понизиться, несмотря ни на какой прогресс врачебной науки», и потому медицина должна быть медициной предохранительной, руководствующейся основным положением гигиены, что всегда нужно действовать «против первоначального развития болезни». Но опытный и в практической области борьбы с инфекциями, наш замечательный патолог-мыслитель настоятельно указывал, что «сама зараза модифицируется и требует модификации средств [760].