Александр Сегал - История эпидемий в России. От чумы до коронавируса

Эти слова виднейшего из основоположников отечественной эпидемиологии оказались, однако, в историческом аспекте слишком преждевременными, так как грозные вспышки чумы продолжали вынуждать русских врачей упорно бороться с ними в течение первых четырех десятилетий прошлого века. Именно в то время общественно-исторические корни и социально-экономические связи эпидемий прошлого особенно ярко выражались в виде чумных эпидемий. История России того периода характеризуется почти беспрерывными войнами с Турцией и Персией, где чума была эндемичной инфекцией, усиленным расширением торговых связей с соседними странами Востока и деятельной организацией новых портов на Черном море. Следствием же такой экономической политики и был длинный ряд чумных вспышек: на Кавказе чума свирепствовала в 1798–1819 гг., в Астраханской и Саратовской губернии она косила свои жертвы в 1806–1808 гг., в Феодосии и Одессе – в 1812 г., в Бессарабии – в 1819 и 1824–1825 гг., в Дунайской и Кавказской армиях, а также на юге России во время войны с Турцией – в 1828–1830 гг., снова в Одессе – в 1835 и 1837 гг. и опять на Кавказе – с 1838 по 1843 г. Достаточно вспомнить, что лишь в 1828–1830 гг. русская армия потеряла 100 000 человек от различных заболеваний, особенно от чумы и дизентерии, что около 300 врачей в то время стали жертвами чумной инфекции (например, только в городе Варна из 41 находившегося там военного врача заболело 28 и умерло 20) [746].

Поколение наших врачей того времени, знакомое с эпидемиологическими идеями Самойловича, принимало все доступные им меры к противодействию чумной инфекции и самоотверженно, более или менее успешно боролось с ее вспышками. Эта эпоха в истории отечественной эпидемиологии выявила целый ряд выдающихся деятелей. К ним относятся: Р. С. Четыркин (1797–1865), Н. Я. Чернобаев (1797–1868), А. А. Чаруковский (1798–1848), Э. С. Андреевский (1809–1848), А. А. Рафалович (1816–1851) и др. Они деятельно продолжали не только совершенствование практических мероприятий против эпидемий, но стремились разрешать, опережая современную им науку, теоретические вопросы о сущности эпидемий, о путях их распространения, о влиянии заразного начала на организм и пр. Так, в 1839 г. учреждена была в Одессе специальная комиссия для выяснения опытным путем условий «уничтожения чумной заразы» при посредстве нагревания дезинфицируемых вещей и главным образом прибывающих с Востока товаров. В 1842–1844 гг. с той же целью производила свои наблюдения отправленная русским правительством в Константинополь комиссия (2 врача и 3 лица технического персонала), продолжавшая свои опыты в Одессе, и лишь прекращение чумных заболеваний вынудило оставить неиспользованными полученные результаты. В 1846–1848 гг., другая комиссия («учено-врачебная экспедиция») производила осмотр карантинов Средиземного моря по берегам Турции, Сирии, Египта, Туниса и Алжира с целью улучшения борьбы с заносом в Россию чумы и холеры [747].

В противоположность такому развитию эпидемиологической мысли в России западноевропейская медицина, встретившись с холерными заболеваниями впервые в 30-х годах, завязла в схоластической классификации симптомов и в выяснении источников происхождения новой для нее эпидемической болезни. Понятно поэтому, что например, труды Р. С. Четыркииа по борьбе с холерой в России были высоко оценены Парижской академией, избравшей нашего эпидемиолога своим иностранным корреспондентом. Главный же медицинский совет в Англии отметил в протоколе своего заседания (октябрь 1852 г.): «Принимая во внимание обширные размеры опытов, точность наблюдений, заботливость и умение в сборе статистических материалов и, наконец, характер вполне практических заключений, которые могут быть сделаны из этих опытов, Совет находит, что труды Четыркииа способствуют ознакомлению с холерой больше, чем все написанное до этих пор по этому предмету в других странах» [748].

Находясь на самом стыке Европы с Азией и гранича на громадных пространствах с извечными очагами разных инфекций, Россия относилась особенно настороженно к возможности заноса в нее различных эпидемий и эпизоотий. Так, например, при получении известий об эпидемии в Испании и Франции желтой лихорадки – болезни, в России совершенно неизвестной, Медицинский совет в Петербурге поспешил издать в. 1805 г. «Описание желтой лихорадки с показанием ее припадков, причин и способов лечения и предохранения», где, между прочим, был поднят вопрос о возможности распространения этого заболевания насекомыми и притом на 38 лет ранее, чем такая гипотеза была высказана в зарубежной медицине [749].

Больше того, специальный и обширный курс инфекционных заболеваний вышел из печати впервые в России и ранее на 35 лет, чем в иностранной литературе. Это классическое руководство профессора Медико-хирургической академии в Петербурге Федора Удена (1754–1823) [750].

Н. Я. Чернобаев описал (1836) случаи бубонной формы чумы с длительным, но доброкачественным течением и без заражения окружающих лиц. По-видимому, это было заболевание, которое 80 лет спустя было описано в Америке под названием «туляремия».

Но в душной атмосфере удручающего формализма и подозрительности ко всякому новаторству, особенно резко проявлявшимся в царствование Николая I, так характерно названного одним из его современников-ученых (академиком-ботаником А. Н. Бекетовым) «чумою, продолжавшеюся 30 лет», не могло быть в России достаточных условий для процветания наук вообще, а гигиены и эпидемиологии в особенности. Последние могли в своем развитии опираться не на научные достижения, а на административные воздействия. Недаром всякие санитарные мероприятия. т. е. практическое приложение гигиены, именовались в течение всего XIX столетия медико-полицейскими мерами – более метко их и нельзя было назвать.

Потребовались, как видно будет далее, сильнейшие потрясения, вызванные страшными эпидемиями, чтобы такие отрасли знания, как гигиена, санитария, эпидемиология и эпизоотология, получили больше возможности к своему естественному развитию. Но ведь тогда и в Англии с ее гораздо более развитыми, чем в других государствах, силами общественности лишь эпидемические вспышки холеры и тифозных заболеваний дали мощный толчок для пробуждения интереса к названным отраслям науки. Эпидемии тех же заболеваний послужили стимулирующими средствами в этом отношении и в Пруссии, где, кроме того, сильнейшие вспышки оспы 60–70-х годов сыграли роль того возбуждающего фермента, который заставил государственную власть пойти навстречу зародившимся, но слишком медленно развивавшимся новым областям знания.

С началом 40-х годов чумные вспышки в России прекратились, но все более и более участившиеся «неурожайные годы» (а их только в царствование Николая I было 10, затем в 60-е годы был известный «смоленский голод», в 1872 г. – самарский, в 1880 г. – нижнеповолжский, в 1885 г. – голод на юге Украины и др.), а также быстрый рост расслоения и обнищания деревенского населения «пореформенного периода», когда оно устремилось в города, на фабрики, заводы и на строительство железных дорог, – все это создавало горячий материал для вспышек инфекционных заболеваний, к которым присоединились почти беспрерывные волны холерных эпидемий. В исключительно широком масштабе подтверждалось известное положение эпидемиологии, что социальная обусловленность эпидемически протекающих заболеваний неразрывно связана с коллективной восприимчивостью определенных групп населения. Но такой восприимчивостью страдала уже основная часть жителей России, чем и объясняется резкое возрастание эпидемических заболеваний в течение всей второй половины прошлого века.