Владимир Герье - Французская революція 1789-95 г. въ освѣщеніи И. Тэна. [Старая орфография]

Онъ вооружается противъ писателей, которые не принимали въ разсчетъ всѣхъ преградъ, поставленныхъ этой до-революціонной Франціей на пути развитія новой, и которые поэтому видѣли «по сю сторону 1789 года одну только ложь, а по ту — одну только правду». Но каково бы ни было его побужденіе, Кине не хочетъ допустить, чтобы 1789 годъ представлялся какими-то непроходимыми «Пиренеями». Онъ вооружается противъ пріема дѣлать изъ революціи «изолированный пунктъ во времени безъ отношенія къ прошедшему — эпоху, колеблющуюся въ пустомъ пространствѣ, не прикрѣпленную къ предшествовавшимъ эпохамъ», а потомъ привлекать къ отвѣтственности «человѣческій духъ», какъ-будто онъ виновенъ въ этомъ ненормальномъ зрѣлищѣ. «Революція, — говоритъ Кине, — какъ всякое другое событіе, въ связи съ тѣмъ, что ей предшествовало; она находится подъ бременемъ прошлаго. Часто она его воспроизводитъ, даже когда борется съ нимъ. Не видѣть этой связи, — значитъ, отрицать самую душу исторіи».

Вліяніе историческаго метода еще болѣе отразилось на сочиненіи знаменитаго бельгійскаго историка-философа Лорана. Этотъ ученый, прослѣдившій съ изумительной начитанностью и неизмѣнной бодростью мысли весь необъятный процессъ развитія человѣчества отъ первыхъ зачатковъ гражданственности, въ Индіи и Египтѣ до нашихъ дней, не могъ не воспользоваться уроками исторіи, когда приступилъ къ изложенію революціи. Притомъ его принадлежность къ бельгійскому народу, его, такъ сказать, международное положеніе должно было его предрасполагать къ болѣе безпристрастному, объективному воззрѣнію и избавить отъ нѣкоторыхъ патріотическихъ увлеченій французскихъ историковъ. Такъ напр., останавливаясь надъ вопросомъ, почему революція не имѣла результатомъ установленіе свободы, онъ указываетъ на то, что стремленіе къ равенству, къ народовластію въ смыслѣ господства массъ, получило преобладаніе надъ стремленіемъ къ обезпеченію индивидуальной свободы, которое въ началѣ революціи выразилось въ деклараціи правъ человѣка, и объясняетъ это тѣмъ, что латинскій или галло-римскій элементъ французскаго народа, пропитанный преданіемъ демократической имперіи Рима, взялъ перевѣсъ надъ элементомъ индивидуальной свободы, внесеннымъ германскими завоевателями. Такимъ образомъ, Лоранъ, разбирая элементы обоготворяемой имъ революціи, относитъ лучшій и плодотворнѣйшій изъ этихъ элементовъ на долю вліянія германской расы, которое совершенно отрицается или порицается современными французскими историками, конечно, не вслѣдствіе научныхъ мотивовъ. Лорана въ этомъ случаѣ нельзя осуждать за слишкомъ рѣзкое разграниченіе характеровъ расы; онъ не только имѣлъ за себя авторитетъ Монтескьё и другихъ историковъ XVIII столѣтія, но демократическихъ историковъ ХІХ-го вѣка, которые, прославляя уравнивавшую дѣятельностъ королевской власти и ея союзъ съ демократіей, видѣли въ ихъ борьбѣ съ феодальной аристократіей противодѣйствіе туземнаго гальскаго элемента чуждому — германскому, и готовы были повторить возгласы Сіеза, предлагавшаго прогнать варваровъ назадъ въ ихъ зарейнскія дебри.

Но, съ другой стороны, доктрина, что прогрессивное развитіе человѣчества ведетъ къ превращенію христіанства въ теизмъ и гуманитарную религію будущаго, — доктрина, которой придерживается Лоранъ и которая находитъ обильную пищу въ мѣстныхъ бельгійскихъ условіяхъ, — увлекла его до тенденціозной разработки французской революціи. Бельгія была обязана этой революціи своимъ обновленіемъ, но, вслѣдствіе большей прочности ея средневѣковыхъ учрежденій, бурный переворотъ раскололъ, такъ сказать, эту страну и ея населеніе на двѣ равныя враждебныя части, — либеральную, которая любитъ французскую революцію, какъ свою колыбель, — и клерикальную, которая ненавидитъ ее главнымъ образомъ какъ манифестацію анти-религіознаго духа. Такъ какъ все направленіе правительственной дѣятельности въ странѣ зависитъ отъ хода этой борьбы, то понятно, что либералы Бельгіи подчиняютъ торжеству надъ клерикализмомъ всѣ прочіе интересы. И для Лорана исторія революціи служитъ главнымъ образомъ оружіемъ противъ опаснаго врага. Защищая революцію или критикуя ее, онъ постоянно имѣетъ въ виду зоркое око бельгійскихъ клерикаловъ, которые болѣе, чѣмъ гдѣ-либо, овладѣли печатью и воспитаніемъ молодежи. При такомъ положеніи дѣла нѣтъ мѣста для объективной точки зрѣнія.

Въ одномъ только Лоранъ соглашается съ своими противниками, а именно въ томъ, что революція была выраженіемъ философскаго анти-христіанскаго духа, и онъ возвращается къ воззрѣніямъ французскихъ писателей ХѴІІІ-го вѣка, которые видѣли въ борьбѣ съ церковью свою главную задачу.

Вслѣдствіе этого у Лорана нѣтъ достаточно досуга и охоты, чтобы обращаться къ исторіи, предшествующей революціонной эпохѣ, и даже тамъ, гдѣ онъ прибѣгаетъ къ историческимъ объясненіямъ, они не всегда удовлетворительны. Такъ напримѣръ, хотя онъ и рѣзко протестуетъ противъ преувеличенія со стороны историковъ вліянія климата и расы на духовное развитіе народовъ {8} 8 «Revol. franç». Prem, partie, p. 163: «L’influence fatale du climat a perdu son crédit parce que l’histoire la démentit à chaque page. C’est la race ou la nationalité qui a pris chez les historiens modernes la place du climat. Au fond c’est la même erreur, il n’y a qu'un mot de changé», и т. д. , — однако онъ самъ сводитъ противоположность деспотическаго народовластія и индивидуальной свободы къ различію духа галло-римской и германской расъ, не обращая достаточнаго вниманія на общій ходъ французской исторіи, враждебный развитію индивидуальной свободы.

Лоранъ отчасти правъ, объясняя ненависть къ французскому дворянству во время революціи и необузданность демократической реакціи характеромъ этого дворянства, но онъ не указываетъ, подъ вліяніемъ какихъ историческихъ условій образовалась французская аристократія, и почему у дворянъ «властолюбіе и презрѣніе къ низшимъ сословіямъ были гораздо сильнѣе, чѣмъ любовь къ свободѣ».

Отлично выясняетъ Лоранъ характеръ королевской власти во Франціи и предостерегаетъ читателей отъ односторонности уважаемаго имъ Огюстена Тьерри, «напрасно прославлявшаго старинныхъ королей, какъ защитниковъ равенства, какъ представителей парода, для него только трудившихся, тогда какъ единственной цѣлью ихъ была власть. Въ другомъ мѣстѣ своего сочиненія Лоранъ выражаетъ сожалѣніе, что короли не послѣдовали совѣтамъ философовъ. «Если бы королевская власть, — говоритъ Лоранъ, — послушалась этихъ врачей и пророковъ, она предотвратила бы революцію, отмѣнивши злоупотребленія стараго порядка», какъ будто сущность того историческаго переворота, который обнаружился въ революціи, заключался только въ отмѣнѣ злоупотребленій, а не въ перемѣщеніи власти. Несмотря однако на нѣкоторыя недомолвки и отступленія отъ историческаго метода въ угоду доктринѣ, сочиненіе Лорана представляетъ рѣдкое соединеніе философскаго и историческаго объясненія французской революціи и можетъ служить убѣдительнымъ доказательствомъ необходимости объяснять это событіе генетически.