Александр Генрици - Холера в России. Воспоминания очевидца

Между тем у нас, в Руссе, по уводу главных злодеев водворилась некоторая тишина, и каждый из нас, уцелевших от истязания вздохнул свободнее: потом на третий или на четвертый день прибыл к нам от государя генерал-адъютант граф Орлов с несколькими кадровыми батальонами и казачьими полками, и при нем были открыты следственная и военно-судная комиссии, и тут началась разборка. Всех поселян, участвовавших в бунте, кроме оставленных дома наказанных, сослано в каторжную работу, на поселение в Сибирь, в арестантские и крепостные роты, с одной нашей 2-й гренадерской дивизии, как я слышал, более шести тысяч человек.

В округ полка принца Павла Мекленбургского в самый разгар бунта прибыл из лагеря свой резервный батальон; к нему успели присоединиться уцелевшие от первого избиения офицеры с своими семействами, но ненадолго. На другой же или на третий день на батальон этот напали поселяне того же округа, в числе более 3 тысяч. И так как солдаты или, вернее сказать, кантонисты, дети тех поселян, не хотели защищать своих начальников, то бунтовщики и ворвались в средину каре и в виду целого батальона, стоявшего со знаменем, перебили всех офицеров наповал: поселенного батальона командира, подполковника Воеводского, командира резервного батальона майора Христофоровича и 12 человек офицеров. Один только поручик (забыл его фамилию) был спасен, и спасением своим был обязан просьбам и слезам старых солдат своей роты, которые вымолили пощаду своему любимцу. Старых солдат в каждой роте находилось только по 60 человек; прочие все состояли из кантонистов местных и малое число поступивших из других дальних батальонов и полубатальонов военных кантонистов; резервные батальоны в то время состояли более чем из 1400 человек, под ружьем.

Резервный полубатальон Екатеринославского гренадерского полка также был послан в свой округ, а другая половина его, как я уже говорил, оставалась в городе, и по прибытии его поступил под команду поселенного батальонного командира майора Рощинского. Когда бунтовщики напали на него, он распорядился как нельзя лучше: построил небольшую колонну; более половины рассыпал в стрелки, составив эту цепь из кантонистов местных, а вторую из кантонистов-пришельцев, как их называли. С первыми у последних всегда были распри. Кроме того, во вторую цепь пошли старые солдаты, унтер-офицеры, юнкера и многие из офицеров, взявшие ружья с сумами; причем приказано было, ежели при нападения бунтовщиков первая цепь по тревоге не будет стрелять, то вторая цепь будет уже бить их самих, как ослушников и соучастников мятежа, а потому стоявшие в первой хорошо поняли, что вторая цепь в расстоянии 30 или 40 шагов сзади не пощадит их. Поселяне, не подозревая, чтобы свои родные стали в них стрелять, смело пошли вперед. Но, к крайнему их изумлению, когда они устремились на цепь стрелков и на колонну, их по сигналу встретили батальным огнем. В первой цепи один кантонист убил наповал своего родного дядю. Разумеется, эта стая, несмотря на свое многолюдство (конных и пеших было, как мне говорил майор Рощинский, более 4 тысяч), не выдержав и пяти выстрелов из каждого ружья, бросилась бежать, давя и валя друг друга; солдаты до того раза сообщили, что Рощинскому стоило большего труда остановить бесполезное кровопролитие.

Погибших в мятеже по нашему округу было: два генерала и 58 человек штаб- и обер-офицеров, не считая избитых и раненых. Последние, по высочайшей воле, воспользовались потом правами раненых в сражении против неприятеля по разрядам.

1-я гренадерская дивизия также потеряла много своих начальников, если не ошибаюсь, еще более нашего.

При сем печальном рассказе отрадно вспомнить о множестве случаев, доказывающих, что и между зверями являлись люди, одаренные возвышенным и благородным чувством сострадания. Многие из поселян, движимые духом человеколюбия, с опасностью собственной жизни спасали своих начальников. За это самоотвержение они были представлены к награде и получили по пяти и по десяти рублей. Кантонист, застреливший своего дядю, по высочайшему повелению произведен был в унтер-офицеры и получил значительную денежную награду. Не были забыты и арестанты артиллерийского округа, спасшие полковницу Малееву: они получили денежное награждение, и приговор над ними за сделанные прежде преступления был значительно смягчен.

Мекленбургский батальон, так гнусно предавший всех своих начальников на позорную и ужасную смерть, при чем солдаты были хладнокровными зрителями их избиения, с орудием и знаменем в руках, был в самый день прибытия графа Орлова обезоружен, лишен знамени и куда-то отправлен из города – разумеется, на наказание.

Среди военного поселения старорусского отряда имели свои небольшие поместья отставные генералы-поляки: Буткевич и варшавского сената сенатор граф Стройновский, состоявшие между собою в близком родстве. Он один не уступил казне своих крестьян, тогда как у всех прочих помещиков почти все было скуплено под военное поселение. Во время бунта на поместья Буткевича и Стройновского также было делано нападение поселянами; но молодая графиня, как новая амазонка, храбро вступила в бой и верхом на коне хладнокровно командовала и распоряжалась своими людьми против нападающих. Не смею сказать утвердительно, но слышал я тогда, будто бы фельдъегерь отвез Буткевича и Стройновского в Петербург, откуда они через несколько времени возвратились и по-прежнему жили в своих поместьях, хотя в Польше у них были большие имения. Зачем они тут жили почти в совершенной глуши? Поговаривали, будто у них было несколько пушек и много разного оружия и потому поселяне ничего с ними не могли сделать и были отбиты. За несколько дней до бунта в Старую Руссу прибыл, Бог знает откуда и зачем, отставной польской службы поручик Сверчковский и остановился в городе у тамошнего винного откупщика. Между первым и вторым возмущениями он поехал в 1-ю гренадерскую дивизию; но проездом чрез округ карабинерного фельдмаршала Барклая-де-Толли полка, верст за пять до с. Коростино, повстречался с моей женой и генеральшами Леонтьевой 84и Эмме, только что выехавшими оттуда. Сверчковский в пьяном виде остановил их и с дерзостью спрашивал:

– Вы из Коростина? что там делается?

Они отвечали:

– Ничего!

– Не правда! – закричал он. – Там уже бунт и бьют всех!

Потом поскакал в село. После от тамошних офицеров я слышал, что, когда Сверчковский въехал в село Коростино, улицы и вся площадь были запружены бунтующим народом; он пробирался шагом, стоя в своей тележке, и кричал:

– Бейте всех! – и поехал дальше. Поселяне потом одумались и послали за ним в погоню нескольких верховых, которые его нагнали и воротили в село. Здесь поселяне сначала присудили его повесить, но потом, с общего согласия, решили оставить ему жизнь: обыскав, нашли при нем более 20 тысяч руб. и списки всего военного поселения, генералов, штаб- и обер-офицеров, составленные с невероятной точностью, и какие-то письма. Со всем этим Сверчковского тотчас же под караулом и с депутатами отправили прямо в Петербург к государю императору. После я слышал от одного новгородского помещика, г-на Александрова, что он с тем Сверчковским встретился в городе Тихвине; его куда-то везли под конвоем жандармов, но там же в Тихвине Сверчковский зарезался.