Александр Генрици - Холера в России. Воспоминания очевидца

Когда я бежал к моему полубатальону, то увидел у моста ужаснейшую суету и страшный беспорядок… Потом выдвинули два орудия, заряженные картечью; роту, которая уже подошла к мосту, разделили на две части и поставили по сторонам моста. Для прикрытия пушек генерал Леонтьев сам находился при этом. Артиллерийский капитан Грезнов при мне просил генерала позволить хоть раз пустить ядрами в злодеев, скучившихся в конце улицы у шлагбаума; но генерал не согласился, надеясь все успокоить мерами кротости… Перейдя мост и идучи по городу, я был поражен необыкновенной тишиной, предвестником ужасной, страшной бури… Люди, как привидения, мелькали из дома в дом, а из ворот и окон выглядывали с трепетом и ужасом, ожидая чего-то таинственного, страшного… В самой природе было что-то зловещее: был страшный зной, тяжело дышалось, пот градом катился с лица, во всем теле чувствовалась какая-то особенная слабость и изнеможение, мысли были расстроены… Солнце было как бы в затмении: сквозь мглу и туман оно казалось раскаленным ядром с двумя кольцеобразными каймами.

Придя к полубатальону, я застал майора и прочих офицеров обедающими; но когда предупредил их о том, что делалось в городе, они, бросивши все, кинулись к батальону, отдыхавшему в сараях, и сейчас же вывели всех людей на дорогу, построились в каре и ожидали, чем все это кончится; но, не видя ничего, послали в город к мосту, в расстоянии от нас более двух верст, унтер-офицера узнать, что там делается? Спустя добрый час унтер-офицер воротился и сказал, что поселяне прорвались чрез мост и бьют наповал всех господ и что уже генералы Леонтьев и Эмме убиты. На спрос наш, что же делают там батальоны принца Оранского, 7-й егерский и 4-й карабинерный, он отвечал:

– Да ничего, стоят и смотрят, как господ бьют.

И затем прибавил с злорадостной усмешкой, что там спрашивают майора Ч. и капитана Ушакова…

Вести, сообщенные нам, оказались справедливыми: среди принца Оранского батальона под знаменами в городе были убиты: отрядный генерал Леонтьев, штаб-лекарь Богородский, майор того полка и многие другие. Генерал Эмме задолго до бунта был назначен комендантом в крепость Бендеры, но неизвестно почему не ехал к своему новому месту, точно судьба берегла его, чтобы он испытал последствия бунта. Эмме был жестокий человек по общему отзыву всех его знавших. Прежде он командовал Московским гренадерским принца Мекленбургского полком и здесь зверски обращался с подчиненными. В день своей смерти, видя невозможность защищаться от убийц, он бросился в дом дивизионного начальника подле самого моста и заперся там с несколькими офицерами; но что они могли сделать против сотен рассвирепевших кровопийц и притом безоружные? Некоторые хотели взять у солдат ружья для собственной обороны, но эти изменники и в этом нам отказали. Мятежники бросились за офицерами в самый дом, разбили двери, напали на генерала Эмме, который защищался от них своей золотой шпагой и многих изранил; но его сбили с ног и страшно изранили. В это время инженер-подполковник барон Розен и артиллерийский адъютант Яковлев бросились в тот же дом в мезонин и, избегая дальнейших истязаний, выскочили из третьего этажа в окно на каменную мостовую, но остались живы. Года через три я случайно в Петербурге встретился с Яковлевым; здоровье его было потрясено – он кашлял кровью. Злодеи, видя, что жертвы ускользнули, бросились вниз и там лежачих. облитых кровью приводили в чувства дубинами и кольями. К счастью для этих истинных мучеников, некоторые из артиллерийских солдат, лично знавших адъютанта Яковлева, вырвали его и Розена из рук злодеев и спрятали под зарядные ящики.

III

Мы с Екатеринославским полубатальоном до самых вечеров простояли на каре, и мой командир, майор Ч…, ради собственной безопасности вздумал переодеться в солдатскую шинель и в кивер с ружьем явился к нам. Я, как старший, и прочие офицеры представили ему всю несообразность положения его, в отряде солдат, и уговорили перерядиться. Вечером прислан был из города нарочный от занимающего должность военного полицмейстера майора Ясинского с приглашением идти в город, куда мы тотчас же прибыли и остановились подле гауптвахты и градской думы, в просторные комнаты которой приказано было собирать и сносить все жертвы того несчастного дня. Там были: генералы Леонтьев, и Эмме, полковники Андреев, барон Розен, Яковлев, Maнopи, инженерный Нахордин, подполковник Кашперов, Емельянов, Загорский, Ларадзи и множество других офицеров, которых я не упомню, избитых и изувеченных ужаснейшим образом. Леонтьев и многие другие, частью в ту же ночь, иные на другой или на третий день – скончались; я к ним, для прикрытия с моей ротой, был поставлен в караул. Здесь мы простояли до 26-го числа июля, ожидая поминутно и для себя той же участи!..

26 июля, вечером, неожиданно, будто небом посланный, на спасение наше прибыл в город командированный самим государем генерал Микулин с 50 гвардейскими уланами, а вслед за ним, на другой день перед утром, подоспел целый эскадрон под командой полковника князя Багратиона. Генерал Микулин в тот же вечер объехал все войска, стоявшие под ружьем; говорил им речь об обязанностях солдат, о верности присяге царю и отечеству и потом объявил, в особенности главным бунтовавшим батальонам принца Оранского и военно-рабочему, что он поведет их сам прямо к царю, где они могут объяснить свои неудовольствия и претензии. Потом я водил его по командам, где лежало человек до 50 несчастных умирающих и изувеченных, и он со слезами на глазах расспрашивал их и меня в подробности. На другой день, 27-го числа, оба вышесказанные батальона выступили в поход под конвоем эскадрона улан; а на дороге к ним присоединилось шесть орудий конногвардейской артиллерии, с которыми бунтовщики шли до самого Петергофа и Ораниенбаума. Орудия находились в некотором расстоянии, так что изменники не видали и не заметили их. С приходом в Ораниенбаум, где они надеялись встретить государя, их провели к каналу, в который уже заранее присланы были из Кронштадта баркасы, катера и шлюпки, и тут же им приказано было немедленно садиться на суда. Солдаты зашумели, едва не утопили в канале командовавшего батальоном, но в это самое время, весьма кстати, раздался звучный повелительный голос: «смирно!» – и в тылу солдат показался сильный отряд кавалерии с шестью конными орудиями, снятыми с передков, при зажженных фитилях и готовыми грянуть в непокорных картечью. Эта решительная мера принудила мятежников садиться на гребные суда, которые при попутном ветре на парусах мигом доставили их всех (свыше 2000 человек) в Кронштадт. Здесь на пристани ожидал их генерал-адъютант Клейнмихель с особым сильным конвоем; но пpи приближении к пристани каждого судна с бунтовщиками тотчас их забирали, заковывали в кандалы и отправляли в крепостные казематы. В течение одной недели дело было кончено: всех их разделили на три разряда, и каждый из них не избег заслуженного более или менее жестокого наказания.