Дмитрий Бовыкин - Король без королевства. Людовик XVIII и французские роялисты в 1794 - 1799 гг.

Ещё одним просчётом короля стало описание будущего, которое ждёт Францию, лишь в общих чертах. Возможно, правильнее было бы действительно выпустить более краткую декларацию наподобие Бредской. Но в длинном, подробном и неспешном тексте отсутствие ответов на ряд ключевых вопросов слишком бросалось в глаза. В архиве сохранилось, к примеру, послание некоего аббата Вайяра де Руа {993} 993 [L’abbé Vaillard de Roye au Roi]. 14 janvier 1797 // MAE. 590. Janvier-avril 1797. E 21v. et suiv , ознакомившегося с Декларацией полтора года спустя, но посчитавшего необходимым донести до монарха своё мнение. Он не сомневался, что Людовик XVIII в столь важном документе должен был посвятить французов во все мельчайшие детали грядущей государственной системы:

Ваше Величество объявил о возвращении древней Монархии, подтолкнул народы вернуться к ней, но не сообщил никаких подробностей по этому поводу, не объявил ни о каких изменениях в системе управления государством; ваш народ может подумать, что вы хотите восстановить откупа и габель, эд и притеснения их сборщиков, интендантов и их чиновников […] взимание двадцатины и прочая, и прочая.

Аббат привлекал внимание короля к тому, что народ может судить о древней Конституции французской монархии исключительно по её проявлениям на практике, в системе управления, тогда как именно эта система казалась ему столь порочной, что он уничтожил её в ходе революции. Вайяр также советовал успокоить людей по поводу тех вещей, которые вызывают у них наибольшие опасения: объявить, что Людовик XVIII не отменит ассигнаты, пообещать, что налоги не будут увеличены (поскольку бюджет и раньше был дефицитным, а за годы революции долги только накопились), посулить армейским офицерам сохранение за ними должностей, даровать прощение и богатства депутатам и чиновникам, чтобы они не настраивали людей против монархии, объяснить, что с восстановлением дворянства и духовенства не произойдёт возвращения «феодальных прав» и т. д. Аналогичные предложения можно было встретить (хотя и в весьма небольшом количестве) в отправленных в Верону проектах. Так, один из авторов предлагал успокоить тех, кто успел воспользоваться предоставленными Революцией социальными лифтами: объявить, что после реставрации армия на треть будет комплектоваться республиканскими офицерами, половина земель церкви останется у новых владельцев, половина сеньориальных прав будет отменена {994} 994 МАЕ. 588. F. 231. .

Ничего этого сделано не было по вполне понятной причине: Людовик XVIII не рассматривал Декларацию ни как своё credo , ни как документ, должный обрисовать в деталях будущее государственное устройство. Это именно декларация, призванная сформировать определённый образ короля в глазах его подданных, а подданные хотели весьма разного. Этот образ должен был привлечь как эмигрантов, мечтающих о реванше, так и тех, кто оставался внутри страны, некогда приветствовал революционные преобразования, делал карьеру в армии и администрации. Один неверный шаг, и король настраивал против себя часть французов. Стоило, к примеру, упомянуть о восстановлении полномочий парламентов, и для многих это стало бы признаком безусловного возвращения к системе Старого порядка. Но стоило не упомянуть о них, и это вызвало бы возмущение десятков магистратов, хранивших монарху верность, участвовавших в делах роялистского подполья на местах, сражавшихся в эмиграции.

Когда в первые годы революции граф Прованский заигрывал с новыми властями, роялисты перешёптывались за его спиной, но терпели. Теперь же это могло оттолкнуть от короля тех, кто лишился дома, собственности, родных и близких. Но и вычеркнуть прошедшие шесть лет, сделать вид, что их не было, Месье не мог, не говоря уже о том, что вернуться во Францию без поддержки новых, революционных элит к 1795 г. стало казаться несбыточной мечтой.

Эта проблема была тем более сложной, что Людовик XVI сделал выводы из истории Карла I {995} 995 Существует множество свидетельств о том, что он читал ее во время революции. См., например: Clermont-Gallerande Ch.-G., marquis de. Op. cit. Vol. 3. Р. 128–129. и предпочёл до последнего договариваться с депутатами. Этот путь привёл его на эшафот. Мог ли теперь Людовик XVIII сам повторить путь брата, пойдя на компромисс с республиканцами? После эмиграции граф Прованский не раз осуждал Людовика XVI за слабохарактерность, за то, что тот один за другим одобряет революционные декреты, отменяющие сословия, разрушающие Старый порядок, утверждающие конституционную монархию. Тогда Месье казалось, что лишь твёрдая позиция может сплотить вокруг него эмигрантов, и он чётко позиционировал себя как сторонника наведения порядка в стране. Однако к 1795 г. многие роялисты начали задумываться, подходящая ли он для этого фигура. Он не проливал кровь врага, не сражался с республиканцами на поле боя, не вёл войска в атаку. Напиши он Декларацию в ином тоне, не услышит ли он то же самое обвинение в слабохарактерности, которое ранее бросал в лицо брату?

Иными словами, почти каждый тактический ход, испробованный графом Прованским в прошлом, ныне приводил к необходимости выбора: либо отказаться от той линии, которую он проводил ранее, либо придерживаться её с риском лишиться изрядного числа сторонников. Как справедливо писал тот же Хэмпдэн-Тревор:

Если он будет говорить с достоинством и честно — станут кричать о тирании, о деспотизме, если он сделает уступки, будет говорить о новых основах конституции — закричат об измене, о лицемерии. Timeo danaos et dona ferentes {996} 996 Боюсь данайцев, даже и дары приносящих ( лат.) {997} 997 Цит. по: Pestel F. Ор. cit. P. 17 со ссылкой на DCO MP I. 32. .

Создание образа сильного короля оказалось удивительно не ко времени. Вероятно прав и Ф. Мэнсел, напоминавший, что у короля не было детей, и это заставляло его рассматривать управление государством как своеобразное «семейное дело». Король понимал, что точно так же, как Людовик XVI своим одобрением декретов Учредительного собрания создал для преемников практически тупиковую ситуацию, так и он сам рискует одобрить те принципы реставрации, которые впоследствии не сможет принять его наследник — граф д’Артуа. А открытое выступление младшего брата против Декларации рисковало окончательно разрушить и без того весьма хрупкое единство контрреволюционного лагеря. Людовик XVIII не хотел, резюмирует Мэнсел, «подобно Людовику XVI в 1787–1788 и 1791–1792 гг., или подобно Иосифу II в 1789–1790 гг., в надежде на шаткий и непрестижный трон проводить политику, которая саботировалась бы значительной частью правящей элиты» {998} 998 Mansel Ph. Ор. cit. P 112–113. .

Сыграло ли свою роль то, что король, как полагал Мэнсел, эмоционально был на стороне эмигрантов: «Людовик в определённом смысле оказался рыбой среди потока, захваченной течением эмоций, реакций и иллюзий неистовой эмиграции — миром столь неистовым и эмоциональным, что французские эмигранты написали больше писем, статей, памфлетов, книг и проектов, чем написала в прошлом любая группа сходного размера; беда была в том, что у них было слишком много свободного времени и они были уверены в своей правоте»? {999} 999 Ibid. P. 111–112. Едва ли. Несомненно, само восхождение на престол не могло не вызывать у Людовика множества эмоций, однако, как и в начале Революции, он понимал, что политика, пользуясь известным выражением, — это «искусство возможного»: не испытывая симпатии к конституционным монархистам, он демонстрировал согласие выслушать их и пойти им навстречу.