Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Робеспьер узнавал себя в образе чистой и добродетельной Республики — точно такое же представление создавала о себе сама Революция. Аналогичное представление праздник Верховного существа предлагал народу, но в равной степени и Робеспьеру, его автору и главному действующему лицу. Чистая и добродетельная Республика неминуемо должна была слиться с личностью Робеспьера — в тот самый момент, когда он полностью отождествил бы себя с ее благородным делом. В каком-то смысле проект Робеспьера подразумевал, что Революция останется Революцией, а Робеспьер останется Робеспьером, однако оба сольются воедино при отправлении революционной власти. Однако для того, чтобы оставаться чистой и добродетельной, верной представлениям о самой себе, Республика неминуемо должна была очиститься, избавиться от «нечистых», предателей, интриганов, карьеристов, гнусных спекулянтов, от тех элементов, которые были ее недостойны, — иными словами, от ее худших врагов, замаскированных и скрытых. Тем самым Революция неминуемо шла вперед через устранение. Такова была величественная поступь и ее, и Робеспьера. Ей приходилось проводить в жизнь свой политический проект на глазах сменяющих друг друга противников. Их образы были, без сомнения, многочисленны, но столько же существовало и масок, скрывавших врагов, которые рано или поздно непременно себя обнаруживали. Эти политические представления, которые оказывались столь эффективны на протяжении всей его политической карьеры и которые в итоге привели к Террору, Робеспьер применил к самому Террору, когда осудил его в последние несколько недель перед Термидором. И если повторить его последние слова перед Конвентом, этот Террор, «созданный, чтобы бороться с преступлением, а не для того, чтобы править», оказался в глазах Робеспьера опорочен. Но не кровью своих жертв, а моральным падением тех, кто был ответствен за проведение его в жизнь и соответственно за надзор за его чистотой.

Робеспьер был кабинетным политиком. Он ни разу не видел, как работает гильотина. Он ни разу не отправлялся в провинцию — туда, где пламенные слова «террористов» превращались в действия, где Террор становился неотделим от отправления неограниченной власти, где он тонул в интригах и местных конфликтах, где он порождал коррупцию. В рамках политического опыта Робеспьера Террор воплощался в речах у якобинцев и в Конвенте; в решениях, принимавшихся Комитетом общественного спасения и закреплявшихся документально, пусть даже эти документы представляли собой лишь списки заключенных, чьи дела передавались в Революционный трибунал, или назначения судей этого трибунала. Вместе с тем, начиная с зимы II года, доклады и доносы, стекавшиеся к Робеспьеру, показывали, что Террор перестал соответствовать тем представлениям, которые придавали ему законность (отметим, что Робеспьер и сам инспирировал эти доклады, направляя специальных представителей — таких, как молодой Жюльен). В Лионе и Марселе, в Бордо и Нанте Террор был «запятнан» произволом, ворами, которые использовали его для личного обогащения, «оргиями», сведением счетов. И не то же ли самое творилось в Комитете общей безопасности и Комитете общественного спасения, раздираемых личными амбициями и интригами?

Таким образом, Террор был унижен своими же исполнителями. Предан, если так можно сказать, «террористами». Будучи кабинетным политиком, Робеспьер в равной мере был и идеологом, личная вражда была понятна для него лишь через призму идеологии. По сравнению с «мошенниками» и «убийцами», с тальенами, фреронами, фуше, вадье (где заканчивался этот список, мы никогда не узнаем), Болото казалось чище. Эти люди были по крайней мере честны, они никогда не скатывались в бесчестье. Именно в этом плане замыслы Робеспьера предусматривали одновременно и ослабление Террора, и усиление Террора. Ослабление Террора нечистого, самоуправного, проводимого в жизнь «мошенниками». Усиление Террора — поскольку чистку можно произвести исключительно террористическими методами, лишь вновь уменьшив Конвент, который должен выдать виновных из своих рядов. Усиление Террора — поскольку он никогда не был и никогда не мог бы стать «чистым», кроме как в речах и на бумаге. Он не мог очиститься, иначе как обрушившись на головы проводивших его в жизнь, от которых он был неотделим, на тех «террористов», которые его и создали.

Мы никогда не узнаем, чем стал бы Террор, «очищенный» в соответствии с планами Робеспьера. Те, кто были намечен как жертвы в его речах, не могли ждать, следя за его ловкими демаршами и разгадывая его двусмысленности. Для них угрожающую ясность этого послания не затемняли никакие риторические изыски: «ослабление» и «усиление» Террора не вступали в противоречие, но дополняли друг друга. Выбор поразительным образом сужался: для них не было ни Добродетели, ни Республики, а только их собственные головы. Да, конечно, Кутон посчитал нужным уточнить у Якобинцев, что речь идет лишь об очищении Конвента от нескольких негодяев. Но от скольких? И в особенности от кого? Говорящая намеками Добродетель вызывала подозрения. И тем самым обращалась против своего хозяина, назначая его отныне главным подозреваемым. Вместо того чтобы сплотить депутатов вокруг Робеспьера, она позволяла объединиться против него всем тем — Фуше, Тальену, Вадье, Колло, — кто чувствовал, что эти намеки метят в них. Перед лицом незапятнанной Добродетели немногие из членов Конвента, окунувшихся в настоящий Террор, могли чувствовать себя выше всяческих подозрений. И изначальные организаторы заговора тем более умело эксплуатировали эту атмосферу подозрений, что они действительно были «террористами». Не только в политическом и моральном смысле этого слова, но и в том сугубо практическом, о котором мы уже говорили. Они отлично владели своим «ремеслом»; они имели опыт Террора, знали его механизм и его пружины. Они искусно владели его языком и отлично умели его расшифровывать. «Очищенный» Террор — это чистая гильотина, иными словами, чуть лучше вытертая и смазанная. Каков бы ни был словарный запас языка Террора, кого бы ни обвиняли — федералистов, факции или мошенников, — он не обновлялся, поскольку всегда приводил к амальгаме [26], и его результат был всегда одним и тем же. В этом плане «добродетель» была лишь еще одним термином, категоричным и точным. Из творцов Террора эти «террористы» начали превращаться в его жертв. Все их практические умения, приобретенные во время Террора и подкрепленные вполне реальным страхом, потребовались для того, чтобы сформировать коалицию и сплотиться вокруг единственной цели — свержения тирана.