Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Как и Робеспьер, они находят в Болоте чистых людей, жертв «тирании», с которыми, хотя еще вчера они их презирали, у них возникает солидарность. Запущенные в оборот таинственные списки виновных депутатов одним выстрелом убивают двух зайцев: они укрепляют связи с обнаружившими там свои имена монтаньярами, а кроме того, значительное число обвиняемых в этих списках превращает то, что можно было бы воспринять как сведение счетов между «террористами», в дело, затрагивающее Конвент в целом. Если Конвент еще больше сократится, если он вновь обвинит своих же членов, не окажется ли он отдан на милость того, кто превратится тем самым в его абсолютного хозяина? Свергнуть тирана! Это одновременно и лозунг, и четкая цель, которая позволяет действовать предельно быстро и эффективно, нивелировать возможные противоречия между теми, кто еще не знает, что вскоре станет «термидорианцем». Это был также способ избежать главной политической проблемы, проблемы выхода из Террора, оставить ее не сформулированной, а лишь подразумеваемой в единодушном постановлении Конвента об аресте Робеспьера и его приспешников, принятом на утреннем заседании 9 термидора. Последующие события, в особенности импровизированное восстание Коммуны, которое отнюдь не входило в планы Робеспьера, изменяло цели этого дня и мгновенно их проясняло. В самом деле, пришлось выбирать между двумя законными властями: той, что говорила от имени «поднявшегося с колен народа» (прямым суверенитетом), и властью Конвента (воплощавшей представительную систему). Но даже оттого, что этот выбор стал более ясным, термины, в которых он был выражен, еще не обеспечивали победы. В этот критический момент исход битвы казался крайне неопределенным. Таким образом, технические, политические и полицейские навыки пришли на помощь победе. И чтобы облегчить выбор «честному люду», чтобы объяснить ему, какую сторону следует принять, чтобы убедить его не восставать, чтобы помочь ему понять всю эту запутанную ситуацию («тиран» еще вчера являлся воплощением Революции и Добродетели), и был изобретен заговор, был запущен слух, была спрятана, а затем и обнаружена фальшивка. Кем бы ни были непосредственные авторы этого маневра, он являлся, как мы показали, продуктом коллективного политического опыта, он великолепно подводил итог всей террористической системе образов и всей практике Террора. Страх и паника придали цинизму этого маневра легкий флер спонтанности.

Будучи ответом на непосредственную угрозу, слух о Робеспьере-короле придавал событию весьма конкретное значение. Он отнюдь не разрешал главной практической проблемы Террора; напротив, он еще более ее запутывал. На следующий день после победы ход событий только ускорился: за ней последовали казнь объявленных вне закона депутатов и членов Коммуны, реформа Революционного трибунала и первые освобождения «подозрительных». Таким образом, значение 9 термидора, этой революции, совершенной Конвентом, а не народом (если воспользоваться формулировкой Барера), выходит за рамки простого свержения тирана. Кроме того, разве слух о Робеспьере- короле уже не содержал в себе больше, нежели требовалось для его сиюминутного применения? Если разделить термины, которые он сливает воедино, — Террор и Короля, — то начинает казаться, что он в общих чертах намечает тот путь выхода из Террора, по которому пошла республиканская власть после 9 термидора. Этот путь был узким и опасным, он определялся через отрицание: ни Робеспьера, ни короля, ни Террора, ни монархии. Однако это отнюдь не мешало термидорианской власти вновь прибегнуть к амальгаме, чтобы расправиться со своими противниками. И поскольку опыта ей хватало, она проделала это в гораздо меньшей панике и с гораздо большим цинизмом.

24 фрюктидора II года Республики, через сорок пять дней после 9 термидора и за десять дней до конца II года, в ходе бурных дебатов, в которых отчетливо проявили себя раздиравшие Конвент противоречия, Мерлен (из Тионвиля) после нападок на «террористов», этих «рыцарей гильотины», сформулировал три главные проблемы, стоявшие перед Республикой, на которые Конвент должен был недвусмысленно ответить: «Откуда мы пришли? Где мы сейчас? Куда мы идем?» Эти вопросы обладали чрезвычайной важностью; они проходили красной нитью через все политические дебаты. Комитет общественного спасения принял эти вопросы на свой счет и дал на них свои ответы. В символический день — в четвертый дополнительный день республиканского календаря, завершающий II год, — Робер Ленде выступил от имени Комитета с длинной речью, представлявшей собой своеобразный доклад о состоянии Нации. Хотя этот доклад и был принят Конвентом, он отнюдь не положил конец принципиальным разногласиям; хотя предполагалось, что эти ответы послужат базой для объединения и вернут утраченное единство, они оказались лишь временными; они были очень быстро оспорены и оставлены позади.

Обострение этих вопросов хорошо показывает возникшее у депутатов ощущение развилки, на которой прошлое, настоящее и будущее перестают быть четко видны, как если бы эпоха Революции потеряла свою величественную прозрачность, превозносимую на протяжении всего II года. В конце того же самого года даже прошлое сделалось смутным. От Комитета общественного спасения ожидали двойного подведения итогов: о пути, пройденном со времени «революции 9 термидора», но также и о более отдаленном прошлом, о «терроре» и «тирании», от которых эта «славная революция» избавила Республику. Настоящее было еще более тревожным. Заданные Мерленом вопросы сделали очевидным, что 9 термидора стало бесповоротным шагом, однако проблема выхода из Террора решена не была. 9 термидора Конвент с триумфом провозгласил победу «своей революции»; со свержением «тирана» и его приспешников Республика была спасена, а угнетению положен конец. На исходе II года стало очевидно: выход из Террора — это не единовременный акт, а мучительный процесс с непонятным исходом.

Со свержением Робеспьера выход из Террора совершен не был; этот путь еще предстояло нащупать и по нему пройти.

Опереться на опыт было невозможно. Известно, что политическая история Революции интересна еще и тем, что на относительно небольшом промежутке времени были опробованы различные политические режимы: конституционная монархия, Террор, республика, основанная на представительной и цензовой системе, опирающаяся на плебисцит диктатура и т.д. [27]То же самое можно сказать и о выходе из Террора, представлявшем собой особенно сложное обретение опыта. Начатый 9 термидора, этот процесс должен был развиваться в политических и символических, институциональных и социальных рамках, уходящих своими корнями в Террор и сформированных им. С этим был неразрывно связан целый ряд вопросов. Что делать с доставшимся от времен Террора наследием? Что и в соответствии с какими критериями стоит сохранить из этого политического наследия, оставшегося не только от Террора, но и в равной мере от Республики, то есть от Революции? Что делать с многочисленными последствиями Террора, начиная с тюрем, переполненных ожидающими суда «подозрительными»? Каким образом демонтировать его институты и что делать с политическими и административными кадрами, доставшимися от Террора и сформированными для того, чтобы служить ему и обеспечивать его функционирование? Как определить политическое пространство после Террора? Эти вопросы были особенно сложными, поскольку выход из Террора обеспечивался властью и политическими кадрами, бывшими агентами Террора, весьма энергично проводившими его в жизнь. Таким образом, «революция 9 термидора» должна была мыслиться и как разрыв в истории Революции, и как обеспечение ее преемственности. Так за пределами Террора Революция обеспечивала верность себе самой и своим базовым принципам. Взаимосвязь между разрывом и преемственностью не проявлялась исключительно на политической и коллективной плоскости; она также оказывала влияние на каждого человека.