Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

«Опасность лишиться головы подстегивает воображение...» Таким образом, возникновение этого слуха объясняется исключительно паникой Вадье в тот момент, когда канониры собирались перед Конвентом. Любопытно, однако, что он был не единственным, у кого разыгралось воображение. Речь идет не только о людях, которые, находясь рядом с Вадье, стали творцами данного слуха, но и об их противниках. На самом деле, мы пришли к тому, что «воображение» собравшихся в Ратуше работало по аналогичной схеме. Разве они не обвиняли «угнетавших Конвент негодяев» в том, что те были «сообщниками иностранцев», подозрительно вели себя возле Тампля, пытались освободить «отпрысков Капета»? Эти идеи не повлияли на умы, стали неудавшимися слухами в отличие от выдумки, исходившей от Комитетов Конвента и сумевшей закрепиться в качестве настоящего слуха. Без сомнения, не все ему поверили; и тем не менее он распространялся, и весьма неплохо, неуклонно нарастая, поднимая все большие волны.

Клевета — столь же древний политический инструмент, сколь и сама политика. На протяжении своей политической карьеры Робеспьер не раз становился жертвой клеветы и сам прекрасно знал, как использовать это оружие. Слух, сфабрикованный 9 термидора, не был более позорным или более оскорбительным, чем любая другая клевета, обращенная против «Неподкупного», умевшего ее опровергать. Однако на сей раз речь шла не о простой диффамации, не об эскалации словесного насилия, неотделимого от ораторских поединков в стенах Конвента или у якобинцев. По широте своего распространения эта клевета может по праву считаться народным слухом. Она была придумана и запущена как инструмент манипулирования в масштабах Парижа, а соответственно и всей страны. И сразу же ее сотворение становится показательным для понимания политического менталитета тех, кто дал первый толчок к ее распространению и кто считал, что адресатами этого слуха можно манипулировать: «простыми людьми», «народом», но в равной мере и общественным мнением во всей его совокупности, включая класс политиков. Плод воображения — но распространяемый при помощи всех доступных средств и вдохновленный всем предыдущим опытом. Слух сам по себе был умело скомпонован, в нем была интрига — одновременно и простая, и привлекающая коллективную систему образов (заговор, тайна Тампля, свадьба с дочерью короля, секретные переговоры с иностранными державами и т.д.); для его распространения была задействована вся сеть, в том числе и полицейская; в Ратушу была подброшена фальшивка, и впоследствии это «доказательство» предъявили Конвенту. Адресатом данной истории стала аудитория достаточно большая, чтобы превратить ее в народный слух и тем самым достичь запланированного для этой операции результата.

Отметим, что успех этого слуха вписывается также и в историю революционной системы образов и, в частности, революционных слухов. Неотделимые от этой системы образов, они и питали ее, и подстегивали. Разумеется, это весьма общие рассуждения: революционные слухи еще ждут своего исследователя. Сюжет же этот довольно запутан в силу самой специфики объекта исследования. Ведь слух постоянно меняет свой облик, он одновременно и вездесущ, и скоротечен. И в то же время революционные события невозможно понять, не отдавая себе отчета в той роли, которую играли слухи в поведении их участников и в особенности в усилении их страстей и эмоций. В самом деле, на протяжении всей Революции слухи то и дело возникают, завладевают умами, канализируют ярость, направляют страхи. 14 июля — слухи о вводе войск и неминуемых убийствах парижан; во время «Великого страха» — слухи о разбойниках, аристократах, иностранных (английских, польских и даже венгерских) войсках, которые угрожали деревням; во время сентябрьских убийств — слухи о «заговоре в тюрьмах», агентах заграницы, желающих перебить женщин и детей, как только мужчины покинут Париж и отправятся на фронт; во время процесса над королем — слухи о «рыцарях кинжала», плетущих заговоры с целью освободить монарха из Тампля, прячущихся повсюду, готовых среди ночи нападать на патриотов; при каждой неудаче — слухи об агентах заграницы и генералах-предателях; при каждом продовольственном кризисе — слухи о «спекулянтах», прячущих зерно или уничтожающих его; слухи об ассигнатах, которые вот-вот будут девальвированы, изъяты из обращения, отменены и т.д. И это лишь некоторые из наиболее известных историкам слухов. Каждый из них требует тщательного исследования по образцу «Великого Страха» Жоржа Лефевра, до сих пор остающегося прекрасным примером. А кроме того, необходимо и увеличение масштаба, переход от исследования частных случаев к серийному анализу революционных слухов. В настоящее время нет даже их простого перечня, не говоря уже о каком бы то ни было исследовании их сюжетов и структур, размаха и способов распространения, эпицентров и путей, пространственной и социальной локализации, воздействия на умы. В ожидании подобных исследований мы позволим себе лишь несколько общих замечаний — столь же гипотетических, сколь и предварительных.

Беглый обзор слухов позволяет выделить один повторяющийся сюжет — это сюжет заговора, неотделимый от другого сюжета — скрытого врага. Этот слух подкрепляется богатым набором символики неявных и таящих угрозу сил, сумерек, в которых негодяи плетут свои козни. Конкретная цель заговора варьируется в зависимости от места и обстоятельств. Удивительно, однако, что множество народных слухов повествует о заговорах не только против Нации, Революции, но и описывает заговоры, угрожающие жизненным силам народа. «Враги» ополчаются на его здоровье, на саму его жизнь, на его женщин и детей. Так, слух, сопровождающий волну народного насилия, имеет своей непосредственной целью представить ее в качестве акта законной защиты или же мести «негодяям», замышляющим, если уже не совершившим, омерзительные преступления. Слухи, сопровождающие вполне реальные социальные и политические конфликты, питают и возбуждают страсти, страх и ненависть, надежду и ярость — тот материал, из которого во время революции и состоят кризисы. Эти слухи, без сомнения, политические, поскольку они подпитываются преимущественно политическими конфликтами и событиями. Очень часто это слухи, политизированные Революцией, однако они лишь продолжают, в новом контексте, очень старые сюжеты и образы. Таков слух о «голодном заговоре», прекрасно изученный Стивеном Л. Капланом, возникающий на всем протяжении XVIII в. и познавший множество всплесков во время Революции. Если нужно — вот оно, доказательство того, что Революция, несомненно, создает новое политическое пространство и в особенности новые политические институты, но ментальная окружающая среда остается в большинстве своем традиционной, унаследованной от Старого порядка. С тех самых пор сопротивление рационализаторским нововведениям Революции, зачастую очень абстрактным и доктринерским, рассматривается как смесь современности и архаики, представляющая характерную черту политического поведения в революционный период. Само народное легковерие, обеспечивавшее слухам эффективность и распространение, представляет собой наследие веков. Оно неотделимо от устной по большей части культуры, в рамках которой информация распространяется из человека к человеку. Без сомнения, революционный период отмечен резким увеличением числа политических текстов. Однако не забудем, что эти тексты далее передаются устным путем; рассмотренный нами слух — прекрасный тому пример, газеты в той же мере «выкрикиваются» и обсуждаются, в какой и читаются.