Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

И наконец, политический портрет:

«После гордыни самой яркой отличительной чертой его характера было коварство. Он окружал себя исключительно теми людьми, которым было в чем себя упрекнуть, одним словом, он постоянно держал меч над их головами. Часть Конвента он защищал и заставлял дрожать. Он превращал ошибки в преступления, а преступления в ошибки. Каждый раз, когда на него нападали, выходило, что угрожают свободе... Он боялся даже теней своих жертв, стремился ослабить их влияние; он мог бы гильотинировать даже мертвых. Если обрисовать его одним штрихом, Робеспьер был рожден бездарным, он не умел создавать обстоятельства, но искусно их использовал. Для тирана этого недостаточно; обстоятельства и привели его к гибели, поскольку они его разоблачили... И таким образом, он относится к омерзительной категории тиранов человечества, возжелавших притеснять себе подобных; память о таких тиранах даже спустя многие века будет вызывать отвращение» [31].

В основе своей все тираны и тирании похожи — вот что должна была показать параллель между Капетом и Робеспьером. Приводимый ниже текст в некотором роде принимает эстафету у слуха о Робеспьере-короле, хотя и обходится без его составных элементов (печати с лилией, планируемого брака). Робеспьер на самом деле превращается в короля и тирана (в дебатах в Конвенте и в прессе довольно часто встречается оскорбительное прозвище Максимилиан I).

«В 1789 году во Франции существовал король, фактически облеченный безграничной властью, ограниченной лишь для виду, поддерживаемой старыми предрассудками, а еще более — возможностью располагать всеми деньгами и назначать на все должности в государстве... Во II году во Франции также существовал человек, фактически облеченный абсолютной властью, ограниченной лишь для виду, пользующийся неведомо как добытой популярностью; ему, как и многим другим государям, была создана репутация человека честного и способного. Этот человек обладал правом назначать на все должности и располагал всеми деньгами Республики. Таким образом, ему была обеспечена поддержка всех, кто хотел получать деньги, не зарабатывая их, и должности, не заслуживая их».

У «тирана 1789 года» были свои бастилии, в которые он заключал всех тех, чьи знания и ум страшили его:

«Тиран II года бросал в тюрьму тех, кто не хотел ему повиноваться, он называл их людьми подозрительными, он не разрешал ни писать, ни говорить... Оба окутывали себя мраком. Их слова становились государственной тайной, а общественная безопасность — обычным предлогом для всех совершенных ими преступлений и убийств... Оба заставили небо дать санкцию их власти, приводящей в отчаяние землю. Один говорил о боге и загробной жизни, другой — о Верховном существе и бессмертии души... В 1789 году было запрещено плохо говорить о короле, его любовнице и любовницах его чиновников. Тот, кто сомневался в божественности короля II года, его чиновников или Корнелии Копо, наказывался смертью» [32].

Нагнетание этих обвинений, клеветы, оскорблений и эпитетов позволяет оценить ненависть, которую питали к Робеспьеру; в то же время, это и своеобразный реванш за те месяцы, когда царил культ Робеспьера, превозносилась его добродетель и его таланты. Однако стремление и возложить на Робеспьера ответственность за Террор, и представить его в качестве «гнусного негодяя» было, по меньшей мере, противоречивым. Чем больше принижали Робеспьера, тем труднее оказывалось разгадать недавнее прошлое. Как объяснить популярность Робеспьера («добытую неведомо как», — не без удивления замечает Мерлен), его восхождение к безграничной власти, если он был обычным честолюбцем, лишенным каких бы то ни было талантов? И что же тогда сказать о тех, кто оказался порабощен такой посредственностью?

«Революционная буря». Для Ленде ответить на вопрос «Откуда мы пришли?» во II году Республики и дать тем самым «отчет нации» означает, прежде всего и по преимуществу рассмотреть грандиозное творение Нации и одерживаемые ей победы. II год Республики был периодом героическим, отмеченным усилиями всех граждан, и в особенности храбростью и жертвами, принесенными армиями; годом, когда Республика поднялась до «таких высот славы и могущества», что никто, даже ее злейшие враги, не могли «лишить ее доверия и уважения народов». Организацией своей армии, одержанными победами Республика показала всей Европе, что французы не просто хотят быть свободными, но что Нация достаточно могущественна, чтобы защитить свою свободу от объединившихся против нее тиранов. Франция разом опровергла лицемерные и лживые речи своих врагов о том, что она неуправляема и сползает в анархию. «Вы завоевали симпатии многих народов. Они не спрашивают более, есть ли у вас правительство; они знают, что содержать самую многочисленную армию на земле, наполнять моря кораблями, сражаться и побеждать на суше и на море, быть центром мировой торговли — это и означает уметь управлять».

В рамки этого глобального итога и в контекст этих обстоятельств — нация сражается за свою свободу — вписываются и встреченные на данном пути трудности, и совершенные ошибки. «Представители народа должны передать будущему не только свои свершения, славу и успехи, они должны передать ему знания об опасностях, бедах и ошибках; так первые мореплаватели отмечали рифы, которых следовало избегать, и они смогли научить своих последователей, как проложить путь среди рифов, которые ничто не может заставить исчезнуть, однако опыт может научить, как приближаться к ним и удаляться от них, ничем не рискуя». Террор и был не более чем одним из этих рифов, своего рода неожиданным осложнением. К обстоятельствам, требовавшим исключительных мер безопасности и возбуждавшим страсти, добавлялась деятельность предателей и заговорщиков.

«Они стремились разобщить французов, посеять уныние, страх и отчаяние, уменьшить чувство признательности к защитникам родины и распространить сомнение в их победах; они кичились своей репутацией людей талантливых, энергичных и полных гражданской доблести... Меры общественной безопасности стали той жестокой силой, которая вселила ужас в души граждан и лишила Францию рабочих рук и ресурсов; наказанные вами предатели изменили точку ее приложения и направление. Вы хотели поразить врагов Революции; они воспользовались вашим оружием и вашими действиями, чтобы поразить людей слабых и людей полезных; они не щадили ни земледельца, ни ремесленника; поскольку они не смогли ни уничтожить вас, ни вселить в вас ненависть, они хотели заставить вас бояться».

Однако в конечном счете «революция 9 термидора», ее позитивные и обнадеживающие последствия были куда важнее этого террористического эпизода. В анналах Революции 9 термидора заняло свое место в ряду военных побед и славных восстаний 14 июля, 10 августа и 31 мая. Быть может, заговор Робеспьера и был наиболее опасным и вероломным, но само это вероломство и то, что ему положили конец, явно демонстрирует зрелость Нации и Революции. «День 9 термидора покажет потомкам, что в это время французская нация благополучно миновала все периоды революции; что она дошла до той стадии, когда ее уже невозможно было ввести в заблуждение иначе как созданием блестящей репутации и видимостью гражданских доблестей, порядочностью и добродетелью, которые были поставлены ею в порядок дня». Соответственно достаточно было «сорвать маску», предупредить народ, с которым до того Конвент, однако, не мог свободно сноситься, дать народу пример доблести, покарав предателей, — и с заговорщиками было покончено. «Мудрое, великое и возвышенное» поведение народа «продемонстрировало, что его невозможно ввести в заблуждение». Обольстить удалось лишь нескольких граждан; когда с заговорщиков сорвали маски, те оказались в полном одиночестве, и «весь народ, приверженный своим принципам и национальному представительству, приговорил Робеспьера и его сообщников». Тем самым это «последнее событие» было «полезно делу свободы».