Бронислав Бачко - Как выйти из террора? Термидор и революция

Необходимо различать в прошлом то, что было справедливо, и то, что стало следствием временных ошибок, злоупотреблений и преступлений. Конвент привел в действие «план надзора» (создал революционные комитеты), для исполнения которого потребовалось «столь колоссальное число функционеров, что во всей Европе не нашлось бы достаточного количества компетентных людей на эти места». Данный проект полностью себя оправдал; тем не менее «внутренних врагов» было так много, что они проникли повсюду, в том числе в администрацию и в народные общества. В этих условиях каждый гражданин должен был считать себя «часовым на боевом посту». Таким образом, не следует осуждать разом все институты, в которых имели место злоупотребления (как это было, в частности, с наблюдательными комитетами). И в особенности не следует заострять внимание на злоупотреблениях и бедах, уже оставшихся в прошлом. Без сомнения, «Революция имела свои изъяны», однако не следует преувеличивать совершенные ошибки, часть из которых была неизбежна.

«Не стоит упрекать себя ни за беды, ни за ошибки. Всегда ли мы были, всегда ли мы могли быть тем, чем действительно хотели быть? Мы все принялись за одно и то же дело; одни сражались смело, но осмотрительно; другие в пылу рвения набрасывались на те препятствия, которые хотели уничтожить и сокрушить... Кто захочет потребовать у нас отчета за то, что невозможно предвидеть и направлять? Революция совершена; она есть общее творение. Какие генералы, какие солдаты делали на войне лишь то, что им должно было делать, и могли остановиться там, где этого требовал холодный и спокойный разум? А разве мы не были в состоянии войны со столь многочисленным и столь опасным врагом? Некоторые неудачи — разве не усиливали они отвагу, не возбуждали гнев? Что произошло с нами такого, чего не происходило бы со всеми людьми, отброшенными бесконечно далеко от обычного течения жизни? И не должно ли было случиться так, что одни заставляли любить обаяние равенства, а другие несли нашим врагам Террор и ужас?»

Таким образом, Террор был и осужден, и вытеснен в прошлое; напоминания о связанных с ним печальных событиях шли рука об руку с призывами их забыть. Он не был ни подлинной «эпохой» в истории Революции, ни системой власти. Это лишь последовательность разнородных и отдельных событий, каждое из которых необходимо рассматривать в отрыве от остальных, если возникает желание понять его причины, а в особенности — породившие его обстоятельства. Таким образом, ошибки будут отделены от преступлений, кипение страстей — от преступных намерений, и можно будет нащупать верное соотношение частей в едином целом. Однако был ли этот анализ необходим и полезен для дела Революции? Не требовал ли он никогда не оглядываться назад? Текст Ленде изобилует метафорами, превращающимися в перифразы, когда тот касается особенно щекотливых сюжетов, таких, как Террор и люди, претворявшие его в жизнь. «Чтобы спасти корабль, застигнутый бурей, кормчий доверяется своей смелости и своим умениям, которые опасность обостряет и делает более полезными. Если ему удается благополучно привести корабль в порт, у него не требуют отчета о его действиях, не выясняют, следовал ли он инструкциям. Когда приходится метать молнии столь часто, можно ли ожидать, что они всегда будут попадать в правильную цель и не отклонятся от заданного направления» [33].

«Система Террора». Выражение «система Террора» было использовано Барером на следующий день после казни Робеспьера, однако рассматривать Террор именно как систему предложил месяцем позже Тальен в своей речи 11 фрюктидора. Прежде всего следует подчеркнуть двойной смысл этой речи: Тальен углубился в абстрактный и философский анализ Террора, однако никого в Конвенте это не обмануло — все увидели в ней лишь политический маневр. Никто не принял всерьез Тальена-«философа» (когда он окончил свою речь, ему тут же иронически заметили: «Без сомнения, следует благословить философию, изучение которой делает людей лучше и справедливее, однако хочу напомнить, что тот, кто высказывается сейчас с этой трибуны против системы Террора, некогда расхваливал с той же самой трибуны ее полезность»). В самом деле, Тальен, ставший одним из творцов 9 термидора, был олицетворением коррумпированного представителя в миссии; находясь в Бордо, окруженный настоящим двором, он не колебался, ни отправляя на гильотину «заговорщиков», ни в особенности позволяя «подозрительным» выкупить свою жизнь или свободу. После того как его отозвали в Париж, он безуспешно пытался вернуть себе расположение Робеспьера: «Неподкупный» не скрывал своего презрения к тем, кто, по его мнению, компрометировал Террор. После свержения «тирана» Тальен сделался образцовым «флюгером», политическим перебежчиком — весьма характерным элементом термидорианского политического пейзажа. Отныне он оказался в первых рядах тех, кто требовал «поставить правосудие в порядок дня» и провести показательную расправу с «террористами». В его салоне, где царствовала Кабаррюс (освобожденная им из тюрьмы после 9 термидора), беспрестанно плелись политические интриги. Хотя его речь 11 фрюктидора и была оценена современниками как политический маневр, завуалированный философскими рассуждениями, его размышления о Терроре заслуживают нашего внимания. Пусть они порой нечетки, тем не менее это достаточно ценная попытка анализа и замечательное свидетельство о Терроре. Тальен прекрасно знал его изнутри: перед тем как стать одной из его потенциальных жертв, он был одним из его творцов.

По мысли Тальена, Террор представлял собой систему власти («систему, воплощенную в жизнь Робеспьером»), а не череду кошмарных событий. Проанализировать эту систему означало понять ее связь с революционным порядком управления, со страхом, который она порождала и на который опиралась, и, наконец, с насаждаемой ею динамикой репрессий.

Таким образом, главная проблема состояла в том, чтобы четко вычленить то, «что относится к Революции, но не становится тиранией», и «ясно определить, что следует понимать под революционным правительством... Следует ли понимать под революционным правительством правительство, подходящее для того, чтобы завершить Революцию, или же действующее, как сама Революция». Если не разделять два эти значения, возникает риск извратить саму Революцию. Революция — «это движение, возносящее наверх то, что было внизу»; таким образом, Французская революция свергла монархию и восстановила суверенитет народа. Однако это неминуемо приводило к началу открытой войны против тирании, борьбы, которая «превратила всех граждан в солдат, а всю страну — в поле битвы». Несмотря на насилие, «революционный акт» не был беззаконным, поскольку представлял собой битву, в которой «народ мог действовать лишь на стороне свободы». Совершенно иначе обстояло дело с учреждением правительства, которое должно было завершить Революцию; ни под каким видом оно не могло «продолжать рассматривать Францию как поле битвы».