Вадим Сидоров - Незавершенная революция

Владимир Ленин (фото)

Результат не заставил себя долго ждать — в условиях распыления Временным правительством сил, утраты контроля над армией и фактически всем государством власть в столице и ряде крупных центров берет сплоченное, организованное, фанатичное меньшинство.

Может показаться, что все это стало следствием череды технических ошибок на уровне оперативной политики. Увы, будь это так, они могли бы быть исправлены в ходе последовавшей «Гражданской войны». Но их повторение ключевыми лидерами Белого движения вроде Деникина и Колчака, по сути продолжавших линию Февраля и приведших его к поражению, продемонстрирует, что проблема была куда фундаментальнее.

Итак, вспомним, что Временное правительство фактически представляло собой коалицию российских либералови демократических левых — социал-демократов(меньшевиков) и эсеров ( народников). Последние, как показали результаты выборов в Учредительное собрание, были более популярны на улице, но первоначально возглавили февральскую революции или, точнее сказать, переворот, так как в революцию он перерасти так и не сумел, именно саботировавшие систему изнутри либералы.

Что же закономерно привело российских либералов к краху в решающий момент? Чтобы понять это, надо увидеть ряд фундаментальных аспектов и родовых пятен российской разновидности либерализма.

События и 1917 года, и «Гражданской войны», и Первой мировой войны, прямым следствием которой они стали для России, показали, что главным пороком российского либерализма была политическая форма, в которой он развивался, так как либерализм в отличие от радикализма обычно не учреждает новые формы, а эволюционно развивается в существующих национально-государственных. Иначе говоря, главная проблема российского либерализма была (и остается!) в том, что он российский, то есть, развивается, мыслит и действует в российской политической форме.

То, что последняя была не национальной, а имперской — это одна часть проблемы. Скажем, Британия тоже исторически и сущностно не национальное государство, а империя, но именно она стала родиной и законодателем мод либерализма. Но проблема в том, что развитие британской и российской империй шло по разному пути. В Британии империя фактически строилась одновременно с парламентаризмом и правовым порядком внутри ее метрополии, и со временем — под соответствующим давлением — начинала выстраивать отношения на схожих принципах с подчиненными ею народами, которые либо превращались в доминионы, либо отпускались в свободное плавание, либо, как Шотландия становились соучредителями объединенного многонационального государства. Российская же империя в этом смысле была гораздо ближе к Австрийской и Османской, которые не сумели пройти такой эволюции и в итоге прекратили свое существование. В них самодержавная власть, утвердившая свое господство над ведущим народом, опираясь на него, распространяла его и на завоеванные народы, поэтому последние могли установить у себя современные политические формы, только отделившись от этих империй, после чего это происходило и с трансформировавшимися в национальные государства их бывшими метрополиями.

Российский либерализм был привязан к имперской абсолютистской, совершенно не либеральной по своей сути форме, включая ее психозы вроде панславизма и германофобии. Тот же Павел Милюков, например, поддержал вступление России в войну, несмотря на то, что она явно отбрасывала Россию с пути либеральных реформ. Разделяя с черносотенцами их внешнеполитическую повестку, либералы, однако, расходились с ними в повестке внутриполитической. Если первые были последовательны в своем «национальном» идиотизме, желая в условиях современного государства держать от 30 % до половины нерусского населения страны, компактно живущих, что важно, на своих территориях, на положении граждан второго сорта или вовсе неграждан, то либералы в этом вопросе были непоследовательны. С одной стороны, они выступали против поражения в правах граждан (подданных) Империи на основании национальности и вероисповедания, требуя уравнять нерусских в индивидуальных правах с коренными русскими, получая за это от черносотенцев обвинения в антинациональности, национальной измене, служении интересам «жидов и инородцев» и т. д. С другой стороны, соглашаясь предоставить равные индивидуальные права русским и нерусским, они отказывались признать за последними статус наций, имеющих право на самоопределение, если не в форме создания собственных государств, то хотя бы в форме автономий.

В отношении войны российских либералов на два фронта — с русскими псевдонационалистами или вернее национал-империалистами и националистами нерусскими весьма показательна фигура такого их яркого представителя как Петр Струве. Вообще, надо сказать, что Струве был нетипичным либералом, что и было его преимуществом, так как в целом классическая либеральная российская мысль характеризуется вязкостью, невнятностью и теплохладностью на фоне цельных в своей логике лагерей русского общества и мысли — реакционеров и радикалов. Струве как раз пришел в либерализм из лагеря последних, привнеся с собой его драйв. Другой аспект, которым был интересен Струве, и который сохраняет актуальность до сих пор — это его попытка национализировать российский либерализм, соединить либерализм с тем, что он считал русским национализмом, введя его таким образом в политические рамки русской нации, как он ее понимал.

Петр Струве (фото)

Хрестоматийна в этом смысле дискуссия мечтательного русского немца Струве с проницательным и практичным одесским евреем Владимиром Зеевым-Жаботинским. Последний констатировал очевидное: Российская империя, в которой великорусы составляют менее половины ее населения, не может быть русским национальным государством, как того, хотел Струве. Что же последний отвечал на этот аргумент?

«Какая-то упорная традиция, постоянно оживляемая интеллигентской политической тенденцией, скрывает от таких людей, как талантливый автор статьи о еврейских настроениях, огромный исторический факт: существование русской нации и русской культуры. Именно русской, а не великорусской. Ставя в один ряд этнографические „термины“ — „великорусский“, „малорусский“, „белорусский“, автор забывает, что есть еще термин „русский“, и что „русский“ не есть какая-то отвлеченная „средняя“ из тех трех терминов (с прибавками „велико“, „мало“, „бело“), а живая культурная сила, великая, развивающаяся и растущая национальная стихия, творимая нация (nation in the making, как говорят о себе американцы).