Александр Кравчук - Перикл и Аспазия

Тогда один из послов предложил: «А вы ее не убирайте, а только поверните текстом к стене!»

Это означало: спартанцы, несмотря на активную подготовку к войне, вполне удовлетворились бы даже не отменой, а просто несоблюдением афинянами постановлений декрета. Это было бы разумное решение, жест примирения. Перикл оказался в трудной ситуации. Как бы найти такой повод для отказа, который бы показался убедительным и афинянам, и спартанцам?

Тогда-то и произошло трагическое происшествие, причины которого так никогда и не были выяснены до конца. В Мегару и Спарту отправился афинский гонец по имени Антемокрит. При загадочных обстоятельствах он был убит на территории Мегары. Кто совершил преступление? Мегарцы клялись и божились, что не они. Но в Афинах уже разгорелось пламя ненависти к государству, растоптавшему самые святые права и обычаи эллинов.

Спустя некоторое время народное собрание приняло решение, в котором эта ненависть нашла свое яркое проявление: «Война с Мегарой начнется без всяких предварительных переговоров и посылки глашатая. Каждый мегарянин, пересекший границу Аттики, будет немедленно казнен. Стратеги, вступающие в должность, будут давать присягу, что в течение срока своих полномочий они дважды поведут свои войска на Мегару».

Антемокрита похоронили на государственном кладбище за Дипилонскими воротами.

Новое спартанское посольство представило на рассмотрение афинян только один принципиальный вопрос: Спарта — миролюбивая страна, она не начнет войну, если афиняне будут уважать свободу всех государств Эллады. В ответ Перикл произнес в народном собрании одну из своих самых выдающихся, программных речей. Он сопоставил силы и возможности обеих сторон и недвусмысленно указал па неизбежность войны. Спартанцам же Перикл советовал ответить следующим образом: «Мы позволим мегарянам пользоваться нашими портами и разрешим им торговать в Аттике только в том случае, если и спартанцы откроют свою страну для нас и наших союзников. Мы вернем самостоятельность во внутренних делах государствам нашего союза, если и спартанцы позволят, чтобы их союзники правили у себя так, как они сами считают нужным. Нынешний спор мы готовы представить на рассмотрение третейского суда. Войны мы не хотим, но в случае нападения будем защищаться изо всех сил».

Оба афинских условия были для спартанцев неприемлемы, что прекрасно понимали, как Перикл, так и его слушатели. Во-первых, Спарта издавна являлась закрытой страной; чужеземцев туда пускали неохотно, а собственных граждан отправляли за границу только с миссиями государственной важности. Как же спартанцы могли согласиться с нарушением принципа, ставшего одной из основ их государственности?

Второе афинское требование — свобода выбора государственного устройства — означало, что некоторые члены Пелопоннесского союзе могли бы стать демократическими. Сама мысль о подобной возможности внушала ужас крайне консервативному спартанскому правительству.

Ответ, который послы отвезли на родину, закапчивался следующим утверждением: «Не в обычае афинян подчиняться чьим-либо приказам. Но мы верны условиям мирного договора и готовы решить все спорные вопросы путем переговоров».

Это было последнее посольство из Спарты.

Позднее современник описываемых событий так оценивал влияние Перикла на их ход: «Перикл был в то время самым влиятельным человеком и, пока стоял во главе государства, всегда был врагом лакедемонян. Он не только не допускал уступчивости, но, напротив, побуждал афинян к войне» [58] Фукидид. История. Л., 1981. I. 127. .

Думается, что автор этой ясной и недвусмысленной оценки не был врагом Перикла, и его политики. Для доказательства подобного предположения можно привести еще одно его высказывание о вожде афинских демократов: «Перикл, как человек, пользовавшийся величайшим уважением сограждан за свой проницательный ум и несомненную неподкупность, управлял гражданами, не ограничивая их свободы, и не столько поддавался настроениям народной массы, сколько сам руководив народом. Не стремясь к власти неподобающими средствами, он не потворствовал гражданам, а мог, опираясь на свой авторитет, и резко возразить им. Когда он видел, что афиняне несвоевременно затевают слишком дерзкие планы, то умел своими речами внушить осторожность, а если они неразумно впадали в уныние, поднять их бодрость. По названию это было правление народа, а на деле власть первого гражданина» [59] Там же. II. 65. .

Фукидид, сын Олора, из труда которого мы привели эти слова, начал писать его уже во время войны. Однако замысел увековечить противоборство двух ведущих эллинских держав возник у него несколько раньше. Когда происшествия на Керкире открыли дорогу целой лавине грозных событий, Фукидид не достиг еще и тридцати лет. Он происходил из знатной и очень богатой семьи. По отцовской линии историк был связан кровными узами с родом Филаидов, а значит, и с такими великими людьми прошлого, как Мильтиад и Кимон. Он приходился родственником и Фукидиду, сыну Мелесия, нынешнему руководителю олигархов: Все это — происхождение, богатство, семейные связи — позволяло предполагать, что юноша станет на сторону врагов Перикла и его политики. Однако Фукидид был человек независимых взглядов. Он предполагал, что надвигавшаяся война станет не только кровавой, по и долгой, и, кто бы в ней не победил, она окажет решающее влияние на дальнейшую судьбу Греции. Он слышал отдаленное громыхание надвигавшейся бури и искал ее скрытые причины. Фукидид смог подняться выше «патриотической» ограниченности, но взглядах как на внутреннюю, так и на внешнюю политику. Хотя он и был афинянином; но, не колеблясь, говорил правду о настроениях в Греции накануне страшной войны: «Общественное мнение в подавляющем большинстве городов склонялось на сторону лакедемонян (между прочим, потому, что они объявили себя освободителями Эллады). Все — будь то отдельные люди или города — по возможности словом или делом старались им помочь. И каждый при этом полагал, что его отсутствие может повредить делу. Таким образом, большинство эллинов было настроено против афинян: одни желали избавиться от их господства, другие же страшились его» [60] Там же. II. 8. .

Отряд из трехсот фиванцев под покровом начинавшейся нота, как только опустели улицы, тихо вошел в город. По всей Греции еще царил мир, и стража па улицах отсутствовала. Пригородные жители не заметили пришельцев: ночь была темная, к тому же шел сильный дождь. Предатели не спали. В условленное время, получив сигнал, они тихо открыли одни из городских ворот. Их было немного, фиванских союзников в Платеях, и все они принадлежали к семьям знати. Движимые ненавистью к черни, правившей при поддержке афинян, предатели впустили врагов в свой город. При помощи фиванцев важные платейские господа хотели уничтожить демократию и отложиться от Афин. Фиванцы охотно откликнулись на их просьбу, ибо союзные с Афинами Платеи, как болезненная заноза, торчали в беотийской земле: лишь несколько часов пути отделяли их от Фив. Здесь еще свежа была память о том, как пятнадцать лет назад афиняне контролировали всю Беотию. Ее жители опасались новых покушений на свою свободу. Разница между обеими землями была огромна: земледельческая, консервативная Беотия управлялась олигархами, Аттика же обязана своим благополучием купцам, ремесленникам и морякам, власть народа не являлась здесь отвлеченной идеей.