Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Много внимания уделялось различного рода предзнаменованиям и ритуальным действиям. Сын генерала Пажоля рассказывал: «Мой отец вспоминал, что по счастливому случаю я родился в тот же день, когда он получил чин дивизионного генерала, 7 августа 1812 г., и что он извещен был об этом 7 сентября, прямо перед битвой у Москвы. Не будучи суеверным, он принял это как счастливый знак» [1073]. Соблюдением определенных правил поведения, боязнью раздразнить Судьбу можно объяснить отказ генерала Дедема после Бородина принять от Кастелана немного кофе. Генерал заставил Кастелана «на счастье» непременно продать его [1074]. Как знак сверху воспринимали солдаты и офицеры пулю, пробившую головной убор, но не задевшую голову. Тот же Кастелан описывает, как 15 октября у Нарбонна побывал Раска (Rascas), командир батальона 30-го линейного. Раска поведал, как получил картечную пулю в кивер, выше головы, при атаке редута 7 сентября [1075]. Как здесь не вспомнить персонаж известной новеллы П. Мериме, в которой столь блестяще были отображены фаталистические чувства французских солдат, оказавшихся под Москвой?!

Вспоминал, сидя в Москве, эпизоды Бородина и генерал-адъютант Рапп. 7 октября, в связи с месячной годовщиной, он описал в письме барону Депорте, префекту в Верхнем Рейне, эпизоды «наиболее прекрасной и наиболее страшной баталии, подобной которой не было со времен Революции». Рапп рассказал о том, как получил четыре раны в течение 1,5 часа. «К счастью, эти раны ничего не повредили, и я почти выздоровел. Все говорит за то, что я не буду убит на войне» [1076]. Несколькими днями позже Х. Эрихрат, сержант 2-го вестфальского линейного полка, который был легко ранен 7 сентября, напишет матери из Можайска о том, что надеется вернуться домой, «потому что, кажется, невидимая сила хочет меня сохранить, потому что многие товарищи пали на моих глазах и были тяжело ранены, лишь я как заговоренный…» [1077].

Основную массу суеверий составляли все же недобрые приметы и предзнаменования. Сам 1812 год начинался с дурных предчувствий, вызванных знаменитой кометой. «Ярко сиявшая длиннохвостая комета, под ослепительным светом которой созревал чудеснейший виноград, давала повод к самым странным чаяниям и пророчествам», – вспоминал Роос [1078]. Затем был переход через Неман. Уже на русской стороне конь по имени Фридланд сбросил Наполеона [1079]. Говорят, что Фридланда испугал заяц, традиционный мифологический персонаж. В те дни во время переправы с очень многими солдатами произошли события, заставившие их внутренне вздрогнуть. Тирион, скажем, вспоминал, что, когда 6-й эскадрон его 2-го кирасирского полка переходил понтонный мост, ударила молния. Лошадь орлоносца Вандедрие испугалась, бросилась в воду, и штандарт, притороченный к седлу, «искупался». Тогда кирасиры отогнали от себя дурные предчувствия, но позже не раз вспоминали о них [1080]. Был внутренне напряжен в дни переправы интеллигентный Роос. Так как его полк совершал переход Немана в ночь на Иванов день, с которым у вюртембержца было ранее связано множество событий, он «настроен был серьезно и торжественно» [1081].

Особенно много дурных предчувствий теснилось в душах солдат, когда приблизилось генеральное сражение. Как правило, эти предчувствия сбывались! Командир 6-го конноегерского полка Ф. Ледар (Ledard, или Le Dard), прошедший огонь и воду, неожиданно в Гжатске почувствовал, что будет убит. Действительно, 7 сентября он получил две тяжелые раны возле «большого редута» и умер на следующий день [1082]. 6 сентября предчувствовали свою смерть командир эскадрона Ж. Канувиль, генерал О. Коленкур, полковник 11-го конноегерского М. Дезира и др. Дезира, например, угощая чашкой кофе утром 7-го адъютанта генерала Пажоля Био, печально произнес: «Я совершенно убежден, что это моя последняя битва». В самом начале сражения Био с ужасом увидел, как перед фронтом «одно из первых ядер проломило тому череп» [1083]. Тот же Био наблюдал, как тяжелые предчувствия овладели накануне сражения генералом Монбрёном. 6-го Монбрён пришел пешком на Шевардинский редут, простоял там в задумчивости некоторое время, затем, в такой же задумчивости, недалеко от редута разделил с генералом Тестом его обед. Вечером Био, прибыв к Монбрёну, увидел его о чем-то задумавшимся над картой. «Когда я представился, – вспоминал Био, – он начал с того, что спросил меня, ужинал ли я. Я ответил, что нет; после чего он добавил: “В этом случае вы поужинаете со мной”. Вскоре после того вошел слуга и объявил, что некто Веше (Vecher), ординарец его штаба, возвратился после того, как сопроводил госпожу Монбрён из Варшавы. “Пригласи его”, – сказал генерал. После вопроса генерала офицер вручил ему письмо и пакет, и, когда он отдал письмо, Монбрён воскликнул: “Я знаю, что в нем. Вы оставили мою жену в добром здравии, не так ли? Что касается ее письма, то я прочту его после сражения” [1084]. На следующий день, утром, Монбрён будет смертельно ранен, а через несколько часов умрет.

В условиях, когда обширнейшая сфера религиозного сознания наполеоновского солдата оказалась свободной и нередко стихийно заполнялась разного рода бытовыми суевериями, Власть попыталась взять ее под свой постоянный контроль. Родился культ Императора. Многое в нем было от образа прежнего Господа, от революционных Верховного Существа и культа героев, от религии римских легионов с их богом Митрой. Наконец, культ Императора выглядел своего рода всплеском знаменитого «королевского мифа», одно время загнанного в глубины подсознания, но теперь вновь всплывшего на поверхность. Наполеон, осознавая живучесть этого мифа и его действенность, стал активно его эксплуатировать, соединяя в своем лице Власть, опиравшуюся как на демократическое право, так и на право божественное [1085].

О культе Наполеона в армейских кругах историки писали многократно [1086]. Очевидно, что для многих солдат Наполеон был не просто олицетворением Родины (солдат-обозник Ф. Бондю прямо так и писал об этом своей матери из Москвы [1087]), но также и воплощением неких сверхъестественных сакральных сил, достойных религиозного поклонения. Брандт, например, описывает, как весной 1812 г. поляки Легиона Вислы, шедшие из Испании к границам России, оказались в Париже. Статую императора на Вандомской колонне они приняли за статую святого! [1088]Не случайно, при Ратисбоне, когда Наполеон получил ранение в ногу, это скрыли от армии: священная персона императора не могла быть поражена, как простой смертный.

К началу Русского похода преклонение перед императором достигло среди солдат наибольших размеров. Один пьемонтец, оказавшийся в русском плену, так рассказывал Жозефу де Местру о чувстве священного трепета, охватившем его, когда он впервые увидел во время кампании Наполеона: «Когда я увидел его проезжающим перед фронтом, сердце мое забилось изо всех сил и мой лоб покрылся холодным потом» [1089].