Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Но у многих военных чиновников, офицеров, унтер-офицеров и солдат настроения были совсем иные. Их письма не скрывают, что авторы мечтали получить за свои подвиги нечто более материальное, чем простое признание Родины или уважение друзей. «Был в битве 5 и 7 на глазах Неаполитанского короля, – пишет домой раненый генерал Тест. – Думаю, что он уже передал об этом… в своем рапорте…» [1041]И так, по-деловому сухо – в десятках писем генералов и офицеров, повествовавших о Бородине. Ради того, чтобы обеспечить себе старость либо занять и подтвердить положение на социальной лестнице Первой империи, шли в бой многие и многие из чинов Великой армии. Это были те, кто к 1812 г. уже хорошо осознал принципы, на которых культивировалась Властью военная честь. А следовательно, и растерял всякие иллюзии.

Итак, говоря о чувстве военной чести, которая должна была и действительно составляла духовный стержень Великой армии, мы не склонны ее упрощать и идеализировать. Далеко не каждый чин армии Наполеона, оказавшийся на Бородинском поле, являл собой героическую личность, проникнутую духом военной романтики. Людьми Великой армии двигали разные стимулы, и испытывали они при этом очень различные чувства. И все же было у них и нечто общее, что заставляет нас в конечном итоге говорить о духе наполеоновской армии. Попытаемся это общее обозначить.

Любая социальная группа, стремящаяся к сплочению и развитию, обретает обычаи и символы, которые становятся для нее важнейшим средством самоидентификации. Более того, символ и ритуал закрепляют в сознании члена коллектива, объясняют ему и указывают на определенную модель поведения. Великая армия демонстрировала все это виртуозно. Через ритуалы и символы Наполеон неустанно напоминал солдатам «о духе, галльском духе, любви к славе, об инстинкте французов, о чести и храбрости» [1042].

Особую роль в этом, конечно же, играли знамена. «Когда я, объезжая ряды армии в центре огня, – патетически вспоминал Наполеон на о. Св. Елены, – говорю: “Развернуть знамена! Момент пришел!” – жест, действие, движение – все воздействует на солдата» [1043]. Полотнища знамен французских полков были трехцветные, доставшиеся в наследство от Революции и символизировавшие нацию и национализм. Очевидно, что эти, по сути, неизвестные ранее европейцам понятия открывали новую эру не только в становлении многих народов как таковых, но и в практике манипуляции массовым сознанием через символы. Надписи на полотнищах говорили о том, что знамена были вручены императором, носителем священной власти. Но главной частью знамени было все-таки не полотнище, но древко, увенчанное сверху бронзовым одноглавым «римским орлом», заменившим революционные пики. Именно орел, прежде всего, почитался как священная реликвия, полученная от самого императора. Закрепляя эти системы перед русской кампанией, Наполеон 30 ноября 1811 г. писал Бертье: «Я дал одно знамя для пехотного полка, одно – для кавалерийского полка, одно – для артиллерийского полка… Не будет ни одного орла, который был бы получен не из рук императора» [1044]. Декретом от 25 декабря 1811 г. это было окончательно утверждено [1045]. Вообще, Наполеон, следуя за римлянами в выборе высшего символа, подражал им и в более глубоком смысле: священная императорская власть была стержнем новой государственности, превосходившей по своей сущности суверенность самой нации.

Вручение орла воинской части выглядело всегда как священный ритуал – от первой раздачи императорских знамен на Марсовом поле в декабре 1805 г., запечатленной великим Ж.-Л. Давидом, до вручения орла молодому 127-му линейному полку на кровавом поле битвы у Валутиной горы в августе 1812 г. Брандт так описал последнее действо: «Полк стоял в каре, люди были закопчены пороховым дымом, покрыты пылью, иные даже кровью. Полковник и офицеры образовали полукруг около императора. Егерь-гвардеец передал Бертье полковое знамя; став по левую руку императора, Бертье взял знамя в правую руку. “Солдаты! – обратился к полку Наполеон. – Вот ваш орел! Пусть он указывает вам то место, куда вам следует собираться в минуту опасности. Клянитесь мне никогда не изменять ему, никогда не уклоняться с пути чести, клянитесь мне защищать свое отечество, не допускать позорить нашу Францию!” Громкое “клянемся” было ему ответом. Потом Наполеон взял знамя из рук Бертье и передал его полковнику. Тотчас же каре расступилось, и знаменосец, украшенный орденами офицер, понес знамя под звуки музыки и дробь барабана в знаменный ряд» [1046]. Лабом, так же как и Брандт, бывший свидетелем этого замечательного ритуала, отметил: «Эта раздача наград среди мертвых и умирающих и к тому же на месте, прославленном победой, представляла величественное зрелище, которое как бы уподобляло наши подвиги наиболее геройским подвигам древности» [1047].

7 сентября 127-й линейный полк будет драться на поле под Бородином. В тот день ни одной из сторон не удастся взять ни одного знамени! [1048]Однако позже, во время отступления, судьба орлов многих частей сложилась трагически – одни были взяты русскими в качестве трофеев, другие пришлось уничтожить, но немало удалось и сохранить. Известна, например, история о том, как командир батальона 125-го линейного Жан-Жак Треманже (Tremanger), взятый в плен при Березине, сумел сохранить полкового орла вместе с кистями и полотнищем в течение двух лет русского плена и привез его обратно во Францию в 1814 г.! [1049]Когда было невозможно сохранить свое знамя, солдаты пытались спасти, прежде всего, орла. Но когда 84-му линейному принцем Евгением было приказано уничтожить и его, дабы он не попал к русским, полковник все же сохранил серебряную плакетку с надписью «Один против десяти», которая крепилась под орлом и была дана части в память о подвиге в битве против австрийцев в 1809 г. при Граце. Эта реликвия напоминала и еще об одном славном эпизоде из истории 84-го линейного: во время Бородина полк отбил несколько атак русской кавалерии на северном фланге, а в его рядах рядом со знаменем укрылся Евгений Богарне [1050].

Помимо орлов и фаньонов (последние были не только в батальонах, но и в ротах), существовало и множество других символов, обладавших меньшей степенью святости, но также являвшихся важными элементами самоидентификации военных сообществ и предметом гордости и поклонения. Такими символами, к примеру, были различные «особенности» в униформе либо прозвища полков. 25-й линейный, скажем, назывался «La 25-e s’est couverte de gloire», 57-й – «La terrible 57-e» и т. д.

Жизнь любой части наполеоновской армии подчинялась целому комплексу ритуалов и обычаев. Ритуализировалось все: от порядка вступления новобранца или офицера в полк до расстрела приговоренного к смерти. Была своего рода система этих обычаев и ритуалов: ритуалы общенациональные (скажем, национальные праздники, в том числе день рождения императора), общеармейские и характерные только для определенной воинской части. Допустим, в одном из кирасирских полков неуклонно соблюдался своеобразный обычай: новый офицер должен был пройти «тест». Он получал трех лошадей, три бутылки шампанского и трех женщин. В течение трех часов он должен был выпить вино, «расправиться» с девочками и проскакать оговоренное расстояние на лошади [1051]. Если вспомнить, что служба в кирасирах требовала недюжинной силы и выносливости, такой ритуал инициации был явно не бесполезен. А, скажем, обычай «расстрела ранца», который проводился после получения унтер-офицером офицерского чина, был общеармейским и сохранился с королевских времен. Он отразил важную черту, свидетельствовавшую о преемственности традиций армии Старого порядка и наполеоновского времени – и тогда и сейчас офицерский корпус в значительной степени пополнялся выходцами из солдатских рядов.