Владимир Артамонов - Турецко-русская война 1710–1713 гг.

Великий литовский гетман Л. К. Поцей, у которого 6 полков пехоты, 8 кавалерии и 36 польских хоронгвей находились «в зело худом состоянии,… ибо обыватели никакого правианту и денег давать не хотят», просил 25 июля и 8 августа придвинуться корпусу Шереметева ближе к польским границам.

Фельдмаршал, как обычно, вопрошал: ему де советовали «отдавать послушание» польскому королю, но если войти в Польшу — рухнет мир с османами. Оставить же без защиты Киев и Малороссиию нельзя, «ибо на одних черкас надежды иметь невозможно». Гетман Скоропадский жалуется, что его полки под Киевом «приели» все припасы и казаки разбегаются. Распускать ли их? — запрашивал Шереметев из Киева 6 августа 1713 г. Г. И. Головкина [1023].

Впрочем, русско-польский союз 1704 г., не был «соломенным». Соседу в 1713 г. вместо вооружённой помощи оказали существенную дипломатическую. Вену просили послать за Карпаты войска и подписать австро-русские гарантии о недопущении Карла ХII и Лещинского в Польшу. Шафиров убеждал турок, что если они вступятся за Станислава I, то «цесарь того не снесет, но с Францией помирится и принуждён будет Августа II оборонять».

В Стамбуле беспокоились, как бы Шереметев не появился у Бендер. В Киев прибыл чавуш с уверением, что турецкие отряды перемещаются не против русских и Порта не нарушит только что заключенный мир в Адрианополе [1024]. Из Азова Резеп-паша 26 июля 1713 г. заверил И. А. Толстого, что с их стороны не будет военных действий.

Шереметев отвечал вежливо: «я с войски Царского Величества неподвижно пребываю здесь [в Киеве] и в рубежи салтанова величества не токмо партии или посылки [не] происходили, но ни един человек не бывал. А когда уведали… о заключении мира з Блистателною Портою, то и под смертною казнию всем войскам запрещено… [хотя] непрестанно в самые наши рубежи татары и запорожцы впадении чинят и всякое за миром разорение показывают. И на днях сего месяца изменник Швачка в 500 запорожцев да татар 1500 приходили от Самары к Орелским и другим места, которые всякое зло показывали ж» [1025].

Ситуация слегка разрядилась, когда морские державы и император Карл VI Габсбург, получивший свободу рук на Балканах после войны за Испанское наследство, потребовали мира на польской границе, а 26 500 саксонцев были переброшены с запада в Польшу. Имперский резидент И. М. Тальман предостерег, что его Империя не потерпит турецкого вторжения в Польшу.

Убедившись, что Польша не на стороне Станислава, турки списали его со счетов и «ругательно» вывезли во внутренний замок Бендер, а его сторонникам было запрещено поднимать оружие против Августа II [1026].

К 15 августа 1713 г. в Стамбуле уверились, что русское правительство не вмешается в турецко-польский раздор. («И кажется, все сомнения у турок вышли» — писал в тот день П. П. Шафиров). 18 августа указом царя были распущены пехотные полки П. М. Апраксина, стоявшие у Харькова, царедворцы и донские казаки, а калмыкам указали вернуться в их юрты.

Османская победа 1713 г. над Россией отмечалась торжественно и репутацию царства Петра I в Стамбуле надо было выправлять. Посол Д. А. Бестужев, срочно отправленный 20 июля из Петербурга через Киев и Бендеры с ратификационной грамотой, с десятью тысячами червонных и мехами на три тысячи рублей, за 13 дней до назначенного срока, въезжал 31 августа в Эдирне.

Встречали его «с подобающей честью против иных великих послов коронованных глав». За час езды до города «у встречного места» его приветствовали пять сотен османских воинов и шесть десятков дворян и людей русского посольства. По правую руку ехал чавуш-паша. Перед послом шли три скорохода, два гайдука, и вели трёх заводных лошадей. Вдоль улицы в карауле стоял полк янычар.

Шествие трёх послов на аудиенцию 2 сентября с Али-пашой проводилось помпезно, с «честию не меньши ничем перед цесарскими». Необходимо было утверждать престиж Российского царства, «дабы то видя, неприятели имели себе озлобление». Впереди русской процессии дефилировали 50 чавушей в чалмах с перьями, за ними 10 посольских лошадей «в добром уборе с двумя конюшими», посольские служители и 36 лакеев в ливреях, следом шёл чорбаджи с турецкой стражей посольства. Позади турок ехали доктор, посольские переводчики и подъячий И. Никифоров с обернутой в красный атлас грамотой царя, которую он держал у сердца, за пазухой. За подъячим следовали девять кавалеров Генерального шквадрона в красных гренадёрских шапках с двуглавым орлом, с перевязями и портупеями, отделанными бархатом и золотыми позументами. За ними шесть скороходов — трое в парчевых «жарких золотных» с бархатом шапках с высокими перьями, трое — в белых атласных кафтанах, следом два гайдука с серебряными топориками. Потом ехали сами послы, чавуш-паша, посольские офицеры, дворяне и канцеляристы. На расстоянии в три-четыре сажени лакеи несли для Али-паши меха, покрытые фатами. Сотня янычар эскортировала посольство.

Во дворе верховного везира вплоть до крыльца вытянулось два ряда янычар и его «гвардия», в «сенях» перед палатой садразама по обеим сторонам стояли знатные аги. Послов усадили на три бархатных с позолотой стула, Али-паша в большой чалме, перевязанной широкой золотой лентой, сел в углу на подушках и турки трижды прокричали ему здравицу.

Шафиров, а не присланный «в товарищи» Бестужев-Рюмин, прочел царскую грамоту и просил исходатайствовать у султана аудиенцию, чтобы доложить, что государь желает жить в непременной любви и нерушимо содержать мир. Послы подтвердили, что ни одного русского солдата в Польше и в принадлежащих ей провинциях нет, о чём присланы свидетельства от польских гетманов и сенаторов, а также от родных тех противников царя, которые обитают в османских владениях.

После того, как Али-паша выслал своих приближённых, он в доверительной манере снова завёл беседу о «полезных обоим государствам делах», просил послов быть «по-покладнее», а Бестужеву-Рюмину не быть таким упорным, как подканцлер. Чтобы не «озлобить такого гордого человека, ежели б наотсечь отказать», Шафиров дело о погодных дачах хану «отвел вдаль» на будущее.

Али-паша интересовался, где царь, где Петербург и был ли этот город шведским. Бестужев дал знать, что государь сам построил город у моря на земле, которая исстари была российской, но неправедно отнята шведами. Хотя был поднят вопрос, будут ли поляки «мстить московским или искать себе какого награждения за претерпенныя от них в Польше обиды и разорения и взятыя контрибуции», но из-за смутных представлений о географии и польско-русском споре за Прибалтику, садразам не использовал такое выигрышное средство давления, как требование отдать Августу II или Речи Посполитой Ригу и Лифляндию.

Прием завершился кофе, шербетом, кроплением розовой водой, кажением благовониями и выдачей послам и свите пяти десятков кафтанов.