Владимир Артамонов - Турецко-русская война 1710–1713 гг.

Султан указал, что не позже, чем через 90 дней, к 13 сентября, должен прибыть «особливый посол» с царской ратификацией, иначе война возобновится.

Шафиров умолял царя послать добрых курьеров, иначе он и сын фельдмаршала «воспримут зло», а также простить их «прегрешение», какое было учинено «ни с какого пристрастия, но ради смертного страху», чтобы не допустить «прежестокой и опасной войны», ибо всё до последнего момента «на паутинной нити висело».

Несмотря на согласование условий, Али-паша продолжал «злобиться» на русских послов, которые «[об]манами своими и трактатами провели двух глупых везирей». Помня о расправе с его предшественниками, он постановил утвердить новый турецко-русский договор в Диван-и-Хумайюне (на полном Государственном собрании) — со всеми духовными, гражданскими и воинскими чинами, «чтоб никто нарекать не мог».

14 июня послов вызвали к высшим чинам Османской империи — к муфти, верховным военным и религиозным судьям, улемам-законоведам, главам янычарского и сипахского корпуса. Присутствовало всего около сотни человек, Каплан Герая не было. Когда подали проект договора, Али-паша предупредил послов, что «ежели то, что мы ныне заключаем, содержано не будет… то претерпите великое зло за то, что своими трактатами удержали Порту от всеконечной и намеренной войны и походу нынешнего году».

Потом везир спрашивал у собрания, принять ли эти условия, или выдвинуть ещё претензии, особенно о погодной даче ханам, и если послы откажут, начинать ли войну против царя? Собрание ответило, что договор разрывать не следует и «согласное доношение послали к самому салтану». 15 июня, уже в присутствии Ахмеда III и Каплан Герая собрание подписало «общий приговор» от всех улемов и мирских чинов «також и ханскими руками».

«На сей мир» ушли все средства посольства за исключением остатков «мягкой рухляди». «Только денница Божья нам сирым вспомогла трактат к заключению привесть» — доносил Шафиров. Он же престерегал Б. П. Шереметева — если мир не будет подтвержден или в чем-нибудь не исполнен, «то всеконечно можем мы с сыном вашим смерть пострадать, ибо и ныне многократно живот наш на волосу висел, понеже нынешний везирь Али-паша зять салтанской и крайней его фаворит — зело человек прегордой и пресвирепой и многократно при нынешнем трактовании смертию нам угрожал, како аманатам».

При отпуске в Крым хану пожаловали «по обычаю шубу соболью и лошадь со всем убором», указав «удерживать татар от своевольств». Отъезжал хан «зело злобен», с угрозами и «похвалялся», что мир устоит только до тех пор, пока он доедет до Бендер. (Вскоре в Стамбул из Крыма стали приходить ложные вести о движении войск царя к Бендерам).

16 июня послов призвали к рейс-эфенди и в присутствии четырёх крымско-татарских мурз снова с «великою усильностию говорили, что зело потребно для общей ползы … давать по-прежнему хану дачу… без чего никогда сей мир крепок быть не может» [1003].

22 июня при размене с Али-пашой беловыми текстами договора послы сидя держали слово, как «чрез мудрое правление» верховного везира народы двух государств будут прославлять его имя и надеяться, что мир будет не временным, но вечным. По обычаю подавалось кофе, шербет, было омовение рук «благоуханной водой» и кадились благовония. Подлинник на османском языке с итальянской копией был отослан в Петербург с «шквадронским ротмистром» А. П. Волынским. Через несколько дней Али-паша отставил рейс-эфенди и отправил в ссылку муфти, который «был склонен к стороне Царского Величества».

9 июля в Киеве праздновали заключение нового 25-летнего мирного договора [1004].

13 июля через курьеров, «которые поспели в 21 день» из Адрианополя, весть о договоре получили в Петербурге и мир был разглашен «во всей Империи государства Всероссийского» [1005].

Торжествовали и в северной столице, хотя в июне и июле продолжались налёты «гультяев-запорожцев» на Царичанку, татар на Нехворощу, жнецы и кони угонялись с р. Орели, а «дели» нураддин Бахты Герай с 20-тысячной ордой ногайцев 24 июля 1713 г пошёл в набег на калмыков хана Аюки, разоряя и русские деревни вплоть до Царицына и Саратова [1006].

Условия мира царь оценил как приемлемые («Мир, которой вы ныне учинили, по нынешним конъюнктурам — довольно» ) [1007]. Но первую статью о запрете проезжать ему через Польшу Пётр I расценил как оскорбительную («зело безславно учинено, как невольничьим образом» ). С сомнением царь принял новою демаркацию османо-российской границы к востоку от Днепра. Он считал, что в пространстве между реками Самарой и Орелью, хотя и запрещено возводить укреплённые пункты, но не заказано жить «изменникам и прочим ханским подданным», «которые своим кочеванием могут болшее число украинных себе привесть».

Шафирову пришлось оправдываться: «кроме позволения одной пустой земли к разграничению от Самары до половины разстояния от Арели реки ничего вновь им от нас не уступлено и то с такою кондициею, чтоб не то что фортец и городов, но и паланок (что разумеется тыном огороженных местечек) в тех местех им строить не позволено было». «А без крепостей в тех пустых местах никто жить не может, а у царя подобных пустых мест довольно» — мудровал струхнувший от возможной немилости подканцлер в письме к Головкину 9 августа.

Категорически царь отказался слать какие-либо «поминки» в Крым по десятой «глухой» статье договора, «ибо… оставлена дыра сим псам в огород христиан влезть» . Пётр I скорее был готов к войне на два фронта и даже к потере Малороссии, чем к «дани безопасности» ханству. [Если хотя бы] «одним словом оное дело [статья о выплате поминок] было лутче изъяснено, все бы труды ваши пропали, и война бы не отменилася, ибо Царскому пресветлейшему Величеству оный пункт велми противен и прежде хочет потерять Украину, нежели хану данну давать». Впрочем, монарх считал, что если бы и «наотсечь» было отказано платить поминки, то турки всё равно не начали бы войны. Если бы они стремились к войне, то и «дачею не удержал [и] бы их».

Вопрос о «годовой дани» Крыму стоял ребром вплоть до отъезда русского посольства из Турции [1008]. И вплоть до 2 сентября 1714 г. османским должностным лицам и переводчикам рекой текли подношения червонным золотом и серебром, горностайными и соболиными мехами, сукнами, атласом, алмазными перстнями.

Надежда вернуть захваченных крымцами здоровых пленных была слабой: «ис тех сабачьих рук трудно уже вырвать, ибо они лутчих всех и молодых, сказывают, тайно роспродали, а старых и дряхлых объявили» [1009].

Царь правильно полагал, что от нового конфликта с Россией турки были удержаны тем, что «христианские варвары-шведы» после калабалыка «весьма упали» и у Карла XII исчезла возможность «всевать плевелы и мутить дела». К Киеву же поход очень труден, а в Польше надеяться на поддержку оппозиции туркам практически невозможно, ибо поляки не хотят войны у себя.