Юлий Гессен - Жизнь евреев в России [litres]

Религиозные взгляды евреев иногда принимаются законом в соображение. Так, платеж по векселю, наступающий в субботу, отлагается до следующего дня. Но субботние дни для дел, производящихся в судебных местах, не приравниваются к христианским праздничным и неприсутственным дням. Заседание только тогда переносится с субботы на другой день, когда еврей, долженствующий дать показания под присягой, отказывается принять ее в субботний день.

Еврейский язык в публичных актах, равно как и во всех бумагах, представляемых правительственным, полицейским и судебным местам и лицам, не допускается. Даже торговые книги не должны вестись на еврейском языке, хотя это право предоставлено караимам. Одни только подписи на актах и объяснениях, адресуемых суду или правительству, могут быть еврейские – с переводом на язык, на котором написана бумага.

Еврейское состояние и сопряженные с ним ограничения правоспособности прекращаются с отречением от еврейской веры и официальным переходом в христианство.

При этом для перехода в христианскую веру иностранного исповедания требуется разрешение министра внутренних дел.

К принятию в христианство допускаются не только совершеннолетние, но и не достигшие 21-летнего возраста. С 1862 года делается различие между лицами свыше 14-летнего возраста и лицами, не достигшими его. Для принятия в христианство последних необходимо разрешение родителей или опекунов; впрочем, и в этом отношении делаются порою изъятия, и в христианство принимаются дети моложе 14 лет без согласия родителей или опекунов. Если бы родители-евреи приняли меры к недопущению перехода 14-летнего сына (или дочери) в православие, они были бы привлечены к ответственности по закону.

При переходе родителей в христианство крещение совершается и над малолетними детьми не старше семи лет; если же крестится один отец, то вместе с ним и сыновья, а если одна мать, то дочери.

В тех случаях, когда один из супругов принимает крещение, а другой соглашается остаться с ним в супружестве, с обратившегося берется подписка в том, что он будет иметь тщательное попечение о приведении супруга, путем увещания, к православной вере; лицо же, оставшееся в еврействе, дает подписку в том, что не будет укорять супруга за крещение и не будет совращать в еврейство будущих детей.

Если же муж или жена не пожелает жить с крестившимся в браке, то таковой расторгается, и обратившемуся лицу предоставляется вступить в брак с православным. Что касается другого супруга, оставшегося в еврействе, то вопрос о его новом браке зависит «от мест и лиц, ведающих дела иудейского вероисповедания».

В немногих коротких главах были изложены в историческом освещении важнейшие ограничения правоспособности евреев, широко охватывающие их физическую и духовную, их гражданскую и общественно-политическую жизнь; были отмечены еще и некоторые, сравнительно менее важные, ограничительные законы, но всё это одни лишь отрывочные страницы из долгого скорбного повествования о правовом мартирологе еврея и еврейского народа в России. В рамках настоящей книги не вместить всей многозвенной цепи правовых ограничений, совокупной тяжестью которых – как бы ни было невелико то или другое отдельное звено – русское законодательство проникает в самую глубь еврейской жизни и, тесно обвивая ее, сковывает ее движение.

Для какой же надобности и по какому плану русская власть трудилась в течение более века над созиданием этого беспримерного в нынешние дни тюремного здания?

Русская жизнь как таковая не открывает тайны этого сфинкса русского законодательного творчества.

Без изменения в своих важнейших моментах ограничительное законодательство о евреях существовало при самых разнообразных условиях политической и общественной жизни России. Правда, в эпохи либеральных веяний евреям становилось в некоторой степени легче жить, но эволюция русской государственной жизни всё же весьма слабо отражалась на судьбе еврейского народа в России.

Ограничительные законы устанавливались – в зависимости от условий места и времени – по самым разнообразным обстоятельствам. Но мотивы, которыми официально объяснялось появление того или иного законодательного акта, вращались главным образом в сферах экономической, религиозной и гражданской, то есть относились к наименее изменчивым моментам в жизни страны, благодаря чему законодательство, направленное к ограничению евреев в правах, получало с внешней стороны как бы более устойчивый и последовательный характер. Политические мотивы не играют почти никакой роли. Выдвигались обвинения в эксплуатации экономически слабого населения, в стремлении произвести религиозное давление на соседей, во враждебных чувствах к иноверцу, в отсутствии преданности интересам государства или общества, в неисполнении обязанностей, налагаемых правительственной властью, и пр.

Эти и другие подобные явления, независимо от критической оценки их с точки ли зрения человеческой справедливости, исторической необходимости и т. д., по своему существу вытекающие из сложного соотношения моральных и материальных сил отдельных общественных групп, носят, конечно, универсальный характер; эти явления свободно укладываются в жизни и деятельности любого народа и, в известной части, объясняются общечеловеческими слабостями и пороками. Они не чужды, разумеется, еврейской жизни и еврейскому народу. Но правительство, создавая для евреев ограничительные законы, придавало – в резких и авторитетных выражениях – тому или другому из указанных явлений специфически-еврейский характер; оголяя это явление от окружающих условий экономической, гражданской или культурной жизни страны, не останавливаясь даже на вопросе о его неизбежности или необходимости, правительство изображало его исключительно как продукт злой воли, и притом злой воли не отдельных евреев, а целого народа.

Наибольшим из слагаемых, составляющих сумму действующих ограничительных законов, является, бесспорно, лишение права на свободное жительство и передвижение. Из предыдущих глав, в которых законодательные ограничения рассмотрены, по возможности, по отдельным моментам еврейской жизни, нельзя не заметить, что вопрос о жительстве и передвижении упирается своими острыми концами почти во все стороны еврейского существования. Суровый запрет пользоваться естественным правом жить и передвигаться по всей территории страны – этот лейтмотив русского законодательства о евреях – сковывает деятельную волю еврея в отношении выбора занятий, приложения физического и умственного труда; он парализует в значительной мере возможность приобретения собственности; он отражается на образовании юношества…