Юлий Гессен - Жизнь евреев в России [litres]

Указанными моментами исчерпывается отношение правительства к еврейскому быту вплоть до конца 20-х годов XIX века.

Правительство в течение этого периода делало попытки умалить силу кагала как административного органа, но они оказывались неудачными, так как из финансовых соображений само правительство усиливало власть кагала. Религиозную же жизнь евреев правительство не регламентировало, предоставив еврейскому религиозному чувству полную свободу.

Но затем это отношение изменяется. Уже в конце царствования Александра I правительство, с одной стороны, останавливается на мысли о поощрении евреев к переходу в христианство, а с другой – о пресечении евреям возможности вовлекать христиан в свою религию. Создается Комитет опекунства израильских христиан, имевший задачей оказывать покровительство евреям, принявшим христианство, а в 1820 году, принимая в соображение, будто «евреи, по их учению, считают обязанностью обращать всех в свою веру», правительство издало закон, запретивший евреям держать христиан в «домашнем услужении», хотя указанное соображение решительно не подтверждалось фактами жизни.

Впрочем, подобная резкость ворвалась в отношения правительства Александра I к евреям, по-видимому, совершенно случайно. И законодательство, и административная практика носили в это царствование более умеренный характер. Однако в это время в правительственных кругах уже возник вопрос об известного рода антиобщественности и вредоносности евреев, коренившихся, как представлялось русским властям, не в ограничительных законах, фактически препятствовавших естественному развитию экономической и гражданско-бытовой жизни евреев, а в условиях их религиозно-национальной замкнутости. В 1823 году было повелено составить положение, «на каком основании учредить пребывание евреев в государстве, дабы они, елико можно, были менее вредны», причем новому законодательству было поставлено в задачу [32] Наряду с устранением экономического вреда, проистекавшего от евреев. «местное управление евреев, отделяющихся от прочих классов народа особыми их установлениями, связать теснее с общим в государстве управлением и отвратить по возможности преграды, кои внутренние распоряжения в еврейских обществах могут полагать (т. е. препятствовать) исполнению мер правительства на пользу общую».

Правительство как бы забыло, что оно само, в собственных интересах, укрепляло эту замкнутость.

С этого момента началась колоссальная, чуть ли не 25-летняя непрерывная законодательная работа, направленная на переустройство религиозно-общественного быта евреев, результатом которой явились положения 1835 и 1844 годов.

Хотя положение 1835 года и было выработано в правление Николая I, столь отличное от предшествовавшего царствования, этот законодательный акт и по своему характеру, и по своей задаче не переступил указанных выше предначертаний 1823 года.

Положение 1835 года ввело внутреннюю еврейскую жизнь в границы, так сказать, определенных параграфов, урегулировало законодательным актом некоторые ее стороны (например, в вопросе об устройстве и хозяйстве синагог), но не внесло в нее изменений с целью разрушить устои культурно-общественного и религиозного быта. С одной стороны, прежняя роль кагалов как органов административно-финансового самоуправления была подтверждена новым законом: они должны были «наблюдать под строгою ответственностью, чтобы предписания начальства, собственно к сословию местных жителей из евреев принадлежащие, были исполняемы в точности», чтобы подати и сборы исправно вносились еврейским населением; кагалам же было предоставлено ведение общинного хозяйства. С другой стороны, положение 1835 года ничего не предприняло с целью принудительного воздействия на образование еврейского юношества и на религиозные верования евреев вообще.

Но вместе с тем в полицейских и фискальных интересах положение 1835 года внесло в еврейскую жизнь одно такое новшество, которое, быть может, вопреки ожиданиям самого правительства, проникнув в самую глубь еврейского быта, нанесло чрезвычайно жестокий удар еврейскому религиозному чувству. Это новшество обрушилось на раввинов. По положению 1804 года, согласно веками сложившемуся облику раввина, этого народного духовного пастыря, «должность раввина есть надзирать за обрядами веры и судить все споры, относящиеся до религии». Но положение 1835 года совершенно исказило этот облик и превратило раввина в правительственного агента. Он, конечно, остался по новому положению «блюстителем и толкователем еврейского закона», хотя уже избрание его было обставлено новой формальностью – утверждение губернской властью и присяга, – но главное это то, что его пастырской деятельности был придан совершенно новый характер: он должен был «направлять евреев к повиновению гражданским властям и сохранению общественного порядка и спокойствия».

Далее закон навязал раввину новые функции, предписав ему «совершать исключительно по всему его ведомству обряды обрезания и наречения имен младенцам, бракосочетания, расторжения браков и погребения и вести также по всему его ведомству метрические книги и представлять их, куда следует, по правилам, означенным в законах о состояниях».

Издавая этот закон, правительство, между прочим, или не знало, или не хотело считаться с тем обстоятельством, что присваивание раввину исключительного права совершать религиозные обряды противоречило принципу иудаизма, предоставляющему это право каждому сведущему лицу.

Совершенно иной характер и задачу, нежели положение 1835 года, а в связи с этим и иное значение в исторической жизни евреев в России, имело так называемое положение 1844 года, изданное в виде нескольких отдельных законоположений. Это было детище николаевской эпохи.

Вообще в царствование Николая I количественно возросли законы, долженствовавшие непосредственно – в сущности, физически – воздействовать на отдельные группы евреев в смысле немедленного перехода в христианство, а также законы, имевшие целью охранить христиан от религиозного воздействия со стороны евреев. Но помимо этих частных законов, мысль об обращении евреев в лоно православия и о пресечении евреям возможности влиять в религиозном отношении на христиан должна была, по воле Николая I, получить столь широкое и твердое осуществление, чтобы ею охватить уже не отдельные группы, а всё еврейское население, и чтобы результаты такого рода действий сказались немедленно.

Таково, несомненно, было желание государя: насколько откровенность позволяла, он соответственным образом влиял на свое правительство. Но его затаенное стремление не могло быть полностью осуществлено. Как ни странно, власть деспотического царя в этом вопросе встречала если и не физическое, то трудно конкретизируемое нравственное противодействие со стороны исполнителей его воли. В результате вопрос об обращении евреев в христианство и об ограждении христиан от совращения в еврейскую религию, выразившийся в царствование Александра 1 в двух-трех законодательных эпизодах, был при Николае I значительно обострен, но всё же не доведен до того крайнего предела, которого жаждал государь: не был объявлен открытый поход против евреев, но была предпринята широкая планомерная борьба с еврейским лжеучением, с фанатизмом еврейского населения, причем осуществление задачи было приноровлено не к ближайшему моменту, как того желал Николай I, а к более отдаленному времени.