Михаил Барг - Великая английская революция в портретах ее деятелей

Одним словом, притяжение Лондона ощущалось в стране в целом, поскольку повсеместно возрос удельный вес экономически связанного с ним населения [12] Рост неземледельческого населения, обусловивший значительное расширение хлебного рынка, — явление общеанглийское. Так, данные по Глостеру (начало XVII века) свидетельствуют: 46,2 % взрослого (от 20 до 60 лет) мужского населения было занято в земледелии, 53,8 % — в ремесле и промыслах. . Об этом свидетельствуют помимо горьких жалоб других городов, раздававшихся в его адрес, следующие данные: в то время как пошлины на экспорт через Лондон составляли в начале XVII века 160 тыс. ф. ст., вывозные пошлины всех других портов королевства приносили только 17 тыс. ф. ст. В 1604 году палата общин констатировала: «Все суконщики и по существу все купцы Англии горько жалуются на сосредоточение торговли в руках… купцов Лондона, к разорению всех других».

Наконец, Лондон являлся средоточием крупнейших в стране капиталов, владельцы которых верховодили в торговых компаниях, брали на откуп доходы короны, торговые и промышленные привилегии знати. В целом структуру внешней и внутренней торговли определяли два обстоятельства: предпочтение, отдававшееся правительством торговым компаниям, и уже упоминавшаяся политика торговых монополий. Конечно, помимо фискальных интересов казны компании было сравнительно легче контролировать; на них можно было возлагать обязанности организации (за собственный счет) охраны своих торговых судов (в пути); в качестве получателей доли их прибыли можно было «пригласить» желанных дворцу пайщиков — представителей титулованной знати; наконец, ими можно было руководить (через назначенных управляющих) и при нужде манипулировать в тех же фискальных целях королевскими грамотами.

Образцом такой компании того времени может служить Ост-Индская, основанная в 1600 году королевской прокламацией, при этом запрещалось кому-либо, кроме нее, ввозить в страну перец, который все в стране обязаны были приобретать только у нее. Точно так же хлопок, к примеру, имели право ввозить в страну лишь члены Левантийской компании (1581 г.), обладавшей монополией на торговлю со странами Средиземного моря. Разумеется, развернувшаяся при Якове I оживленная торговля королевскими патентами и лицензиями на исключительное право ввозить в страну определенные товары имела своим следствием установление монопольных цен, гарантировавших получение их обладателям высоких прибылей. Так, в 1607 году Ост-Индская компания выплатила своим членам 500 % прибыли на вложенный капитал. Более «скромная» по своим возможностям Московская компания в 1601 и 1612 гг. выплатила своим членам 90 % прибыли. Неудивительно, что при достаточно высоких вступительных взносах (например, такой взнос в компанию купцов-авантюристов составлял одно время 200 ф. ст.) вскоре после ее основания (1607 г.) Ост-Индская компания уже насчитывала 9614 пайщиков с капиталом 1 629 тыс. ф. ст.

Наконец, помимо того что торговые компании оттеснили от прибыльной заморской торговли аутсайдеров, по преимуществу купечество провинциальных городов, в них верховодили и присваивали львиную долю прибылей только наиболее крупные пайщики. Так, при условии, что в компании «купцов-авантюристов» насчитывалось 8590 членов, вся ее торговля была сосредоточена в руках не более 200 купцов. В результате политики монополий в Лондоне сложилась мощная купеческая олигархия, огромные состояния которой бросались в глаза иноземным наблюдателям. Например, венецианский посол сообщал на родину: «Богатство лондонских граждан очень велико, и многие накопили состояния в 100, 150, 200 тыс. ф. ст., а некоторые даже более 500 тыс. ф. ст.».

Об экономической политике первых Стюартов речь впереди. Здесь же достаточно заметить, что в системе торговых монополий ярко проявилась острота противоречий между потребностями все более динамичной экономики и феодально-абсолютистской экономической политикой. И хотя Стюарты не являлись изобретателями этой системы — она была унаследована от их предшественницы на английском престоле Елизаветы I, тем не менее именно при них она превратилась в один из факторов обострения социальных противоречий в стране, нарастающего кризиса режима.

В начале XVII века Англия являлась аграрной страной с резким преобладанием сельского хозяйства над промышленностью, деревни над городом [13] Еще во второй половине XVII века Уильям Петти различал прибавочную стоимость только в двух формах: земельной ренты и процента, причем последний он выводил из первой. . Было бы, однако, более чем ошибочно на этом основании заключить, что Англия слишком медленно продвигалась по капиталистическому пути. Наоборот, главная особенность социально-экономического развития Англии в 1540–1640-х годах , столь выделявшая ее среди европейских стран, в том и заключалась, что она продвигалась по этому пути намного быстрее других . И случилось это по той причине, что наиболее интенсивная ломка средневекового уклада хозяйства началась в деревне намного раньше, чем в городе, и протекала здесь истинно революционным путем . Дело в том, что английское сельское хозяйство, издавна связанное не только с внутренним, но и с внешним рынком (прежде всего вывоз шерсти), намного раньше промышленности стало выгодным объектом прибыльного вложения капитала, сферой капиталистического типа хозяйствования [14] Так, из 67 сданных в аренду ферм, изученных английским ученым Р. Тоуни для XVI века, 37 относились к разряду крупных (из них 33 имели пахотную площадь от 200 до 155 акров и 4 фермы — от 700 до 900 акров); 24 фермы относились к разряду средних (от 50 до 200 акров), и только 6 ферм — к разряду хозяйств крестьянского типа (менее 50 акров). Мы еще плохо осведомлены по вопросу об экономических условиях функционирования арендуемых хозяйств, чтобы грани между названными разрядами считать абсолютными. .

Но именно по этой причине английская деревня оказалась в столетие, предшествовавшее революции, средоточием основного социального конфликта . Сторонами в нем выступали лендлорды и крупные, предпринимательского типа арендаторы, одинаково враждебные, хотя и по различным мотивам, традиционным аграрным распорядкам, и прежде всего общинной системе землепользования, а тем самым классу мелких самостоятельных земледельцев — носителю этих распорядков. Дело в том, что, едва обретя личную свободу к концу XV века, ядро этого класса — так называемые копигольдеры [15] Держатели земли в манорах на обычном праве, т. е. на условиях уплаты ежегодной ренты и так называемых вступных файнов, уровень которых регулировался обычаем (отсюда их название — «обычные» держатели), но в действительности бесправные и беззащитные перед волей лорда манора, надумавшего обычаем пренебречь и условия держания изменить в свою пользу. Королевские суды (так называемые суды общего права) в таких случаях жалоб от копигольдеров не принимали и исков не рассматривали. тотчас оказались между молотом и наковальней, т. е. между стремлением лендлордов очистить от них землю как помеху на пути к более прибыльному ее использованию, и готовностью «денежных людей» немедленно снять ее на новых, коммерческих условиях.