Ахрор Мухтаров - Хрестоматия по истории Таджикской ССР

Когда бухарские эмиры поняли, что притязания Мухаммед Рахим бия сводятся к тому, чтобы сделать бухарцев в крепости Гисар гарнизоном для отражения набегов и для несения сторожевой службы, они, кроме неопределенных выражений, ничего не сказали. Тем временем гисарское население и обитатели [самого] Гисара, явившись в настоящее собрание, сделали такое заявление:

«До сего времени под вашею опекою, когда вы были в Бухаре, мы поддерживали равновесие с этим негодным бунтовщиком [утканом] подобно гире с довеском. Прибыв же сюда, вы обнаружили свое [шаткое] положение и сделали его отвагу подобною большой горе, поставив нас в крайне затруднительное положение. Теперь хорошо бы вам подумать о нас, в противном случае мы от вас не отступимся».

А когда этот народ в своем приставании дошел до крайних пределов, то бухарские эмиры с досадою подумали, что все это делается по приказанию Мухаммед Рахим бия и стали грубо возражать [представителям гисарского населения]. И дошло [дело] до того, что Назар тинтек, один из братьев Худаяр бия, манчыт [по происхождению], выхватил шашку и бросился на уполномоченных от народа. Те же, невольно объяснив это вероломством [бухарцев], схватили в руки камни и палки. Мухаммед Рахим бий понял, что в его присутствии грозит разрастись такое возмущение, прекратить которое будет очень трудно. Не имея средств [остановить скандал], он вернулся в свою па- латку. Бухарские эмиры [поспешно] вышли из крепости Гисар, войско же [их], испытывая смятение, страх и ужас [пред восставшим народом], тоже последовало за ними. Тогда население Гисара, юзы рода шади, бросились грабить шатры и палатки спешно уходящих бухарцев. В самой крепости творилось что-то невероятное, будто наступил страшный суд. Короче говоря, бухарцы, выйдя из гисарской крепости с большими трудностями, так поспешно уходили, что две станции пути совершили в один переход и не имели возможности сварить для себя пищи. Гисарские юзы, воспользовавшись этим обстоятельством, пустились преследовать бухарцев, нападая и грабя отступающих. Бухарцы, видя это, как разъяренные львы, повернули назад и бросились убивать разбойников юзов. Говорят, что много разбойников из гисарских юзов, бросившись по другому направлению, вручили свои души царю [жизни]. Несмотря на это обстоятельство, юзы, видя своих мертвыми, еще больше проявляли дерзости и отваги. И то, что бухарцы сделали когда-то по отношению к живущим при мазаре [шейха Яъкуби Чархи], то теперь они сами перенесли от племени юз. Во всяком случае, удалившись из Гисара с бесчисленными увертками, [спешно] совершая переход за переходом, бухарцы достигли г. Бухары.

Менялы пробной палаты красноречия и чеканщики монетного двора остроумия [первые] возымели желание ввести в обращение новые деньги, изменить чеканку монет и убавить ценность танги. Мастер слова, мулла Мухаммед Ховандшах [45] Известный таджикский историк Мирхонд (по обычному сокращенному произношению, умерший в Герате в 923/1495 г.). , да будет над ним милость аллаха! — в своем «Саде чистоты» описал введение новых денег, чреватое дурными последствиями: государь, отдавший приказ об изменении чеканки и убавлении ценности танги, вызвал смуту в народе божьем и разрушение своего государства [46] Здесь разумеется один из монгольских владетелей Ирана, ильхан Кейхату (690/1291—694/1295), введший в обращение бумажные деньги в 1294 г. и вызвавший этим народный бунт. Эти бумажные деньги обозначались китайским словом чао; наш автор тоже употребил такой термин, но в применении к выпуску низкопробной серебряной монеты, поэтому мы перевели это слово как «новые деньги». .

Обстоятельства, вызвавшие в Бухаре в 1120 г., соответствующем году Мыши [47] По нашему летоисчислению 1708—1709 г. , введение в обращение подобных денег, были таковы. Вследствие превратностей судьбы наличность в казне высокоименитых государей [Бухары] подверглась уменьшению, к сему присоединилась [также] расточительность и траты его величества государя (Убайдуллы хана). Почва же к сему

подготовилась таким образом. Финансовые чиновники небовидного (высочайшего) двора забирали в долг у богатых лиц города и торговцев на производство нужных и ненужных расходов казначейства много денег, так что средств дивана на покрытие [долгов] не хватило, расходы же государя день ото дня все увеличивались.

Когда в чеканку денег было введено изменение и дробление, то из одной чистосеребряной ходячей танги стали чеканить четыре танги. При известии об этом ужасном происшествии все слои населения погрузились в водоворот растерянности и сомнения и не знали, какое средство применить против такого дела и какое лекарство найти против столь тяжелого состояния. Участники купеческих компаний, промышленники и все, связанные с ремеслом и базаром, заколотили досками свои лавки; прекратив [всякие] торговые операции, они унесли с базаров сундуки с товарами и пищевыми продуктами; простонародье и беднота оказались в бедственном положении, лишившись ежедневного пропитания; отдавая богу души, они не находили даже материи себе на саван. Вопли малолетних и взрослых доносились до вершины небес. В пятничный день толпы народа принесли свои жалобы и просьбы о помощи ко двору государя, но им никак не удалось получить аудиенцию. Они стали проклинать мехтара Шафиъ, развязали языки, следуя выражению ха- диса: кто установит плохой обычай, на того до дня страшного суда ляжет ответственность за него и за бремя того, кто будет следовать этому обычаю [48] Арабское выражение, заключающее вторую часть целого хадиса. . В конце концов они только отправились к девана-и Пансадмани [49] Т. е. к сумасшедшему, или полоумному, носившему кличку «пятисот-манный». Маном же в Бухаре XIX в. называлась мера веса, равная 8 пудам, или 128 кг (более точно—7 пудам, 32 фунтам, 48 золотникам, — по Н. Ханыкову. Описание Бухарского ханства, СПб, 1843, стр. 114). В середине XVIII в. по данным, собранным Е. А. Давидович, большой бухарский батман весил не больше 25 кг. См. Е. А. Давидович. К вопросу о размерах мискала и батмана в Самарканде и Бухаре в XV — XVII вв. — Докл. АН Узб. ССР, 1951, № 5. , к которому люди вообще питали доверие, вместе с этим юродивым пошли к дому Маъсума аталыка и там подняли крики и вопли о помощи, стали произносить грубые слова. Аталык, испугавшись всеобщего восстания, стал оправдываться и сказал, что это — дело приближенных государя и что об этом нужно доложить хану. Обнадежив людей, он решил так: «Если господу будет угодно, я, доведши об этом до августейшего сведения, постараюсь устранить случившее». Но так как по натуре бухарцам было свойственно поднимать бунты и мятежи и ими всецело овладело представление о [постигшем] их несчастье, то они не удовлетворились словами и увещеваниями аталыка. Вся масса народа, выдвинув вперед упомянутого девану, подошла ко двору государя. Эта банда разбойников стала громить камнями ворота высокого арка и кричать оскорбления и ругательства. Когда придворные с преувеличениями доложили государю об этих неодобрительных действиях, вспыхнул огонь августейшего гнева и последовал такой приказ: «То, что ввел мехтар Шафиъ, — никто не должен изменять. Кто этого не исполнит, тому пусть снимут голову».