Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Чрезвычайно характерно, что в момент своей агонии, накануне 1 марта, которое было концом не только Александра II, но фактически смертью и Исполнительного Комитета «Народной Воли», потому что он после этого существовал больше номинально — как раз перед этим моментом «Народная Воля» начинает нащупывать действительно революционную силу, которая могла бы вывести русское революционное движение из этой чрезвычайно постыдной, конечно, зависимости, выражаясь современным эсеровским языком, — зависимости от толстосумов. Этой силой был опять-таки рабочий класс.

В своем курсе я остановился на двух ориентировках русского революционного движения 70-х годов, ориентировках, возникших на почве разочарования в третьей, более старой ориентировке, ориентировке на крестьянство. Убедившись к середине 70-х годов в политической неподвижности крестьянства и невозможности вызвать массовое крестьянское движение, одно крыло революционеров, которое характерным образом до сих пор оставалось в тени на страницах буржуазной истории революционного движения, взяло курс на рабочий класс. К этому крылу принадлежали мало известный Заславский и гораздо более известный Плеханов, из интеллигенции, не говоря о деятелях рабочего движения — рабочих. Другое крыло, во главе которого стоял Желябов, взяло курс на буржуазию. Я уже сказал вам прошлый раз, к каким это привело последствиям в смысле влияния на тактику и до известной степени даже на программу партии «Народной Воли», которая является представительницей этой второй ориентировки, ориентировки на буржуазию. Буржуазия дала некоторые материальные средства, но зато почти вынула социалистическую душу из революционеров-народников 70-х годов. Притом же, кроме средств, которых хватило лишь на организацию нескольких террористических покушений, буржуазия и в смысле непосредственного материала для борьбы ничего не дала. Наиболее характерной буржуазной организацией, мелкобуржуазной, конечно, но отражавшей настроение вообще буржуазного общества, была военная организация партии «Народной Воли», которая тоже оставалась долгое время в тени. Характерным образом, бросание бомб и выстрелы, словом героические подвиги á la Вильгельм Телль и Шарлотта Кордэ, заполняли все внимание русского интеллигента, изучавшего историю «Народной Воли». И только вот сейчас, благодаря той же Вере Николаевне Фигнер, благодаря последним запискам Ашенбреннера, мы начинаем понемногу разглядывать за этой кустарной по существу говоря, хотя чрезвычайно эффектной по своей разрушительной террористической работе организацией, разглядывать организацию более массового характера. Эта организация была военной, или, точнее говоря, офицерской организацией партии «Народной Воли», охватывавшей не менее 200 офицеров, — считали даже до 500 вместе с сочувствующими. Таким образом это был круг людей, по количеству немного более узкий, чем круг декабристов, число которых тоже колебалось между 2 и 5 сотнями, опять-таки в зависимости от того, брать ли и сочувствующих или только активных участников движения.

Но характерна разница: в то время как декабристы с такой же силой все-таки совершили два военных выступления — одно, правда, было мирное выступление, на Сенатской площади, как вы помните, избегавшее стрельбы; другое — настоящее военное восстание Черниговского полка, — с приблизительно одинаковой по количественному составу офицерской массой у народовольцев решительно ничего не получилось. Эти офицерские кружки усердно изучали нелегальную литературу, довольно дружно помогали тем народовольческим агитаторам. Которые попадали в их кругозор, которых они видели, — наконец, в лице отдельных наиболее энергичных единиц, вроде лейтенанта Суханова, поручика Рогачева и т. д., давали борцов для террористической деятельности. Но никакого военного заговора, никакого военного восстания, на которое рассчитывали народовольцы, из этого не получилось. Это характерно вот почему. На что надеялись декабристы в своем выступлении? Хотя они и вели, как вы помните, пропаганду между солдатами, но настолько в микроскопических размерах, что, конечно, главной опорой для них была не эта пропаганда. Главной опорой для них, в особенности для Северного общества, была традиционная, можно сказать, слепая казарменная дисциплина. В расчете на эту дисциплину они надеялись повернуть полки против самодержавия. Когда Пестель говорил о движении целых корпусов, он мог иметь в виду известную подготовку солдат этих корпусов пропагандой. Но, во всяком случае, целый корпус распропагандировать до последнего человека (корпус, это — 40000 человек) очевидно было совершенно невозможно. Расчет был, повторяю, на то, что целый ряд полковых командиров или даже генералов принадлежал к заговору и что они могли двинуть свои полки, куда хотели.

В 80-х годах XIX века этой мертвой казарменной дисциплины не было. Была всеобщая воинская повинность. Были солдаты, взятые с фабрики или от сохи, которых непременно нужно было сначала хорошо распропагандировать, чтобы на них можно было положиться. Военное движение уже в начале 80-х годов XIX века зависело от массового движения в стране, и именно температура этого массового движения определяла температуру движения военного. В 1917 году без всякого офицерского заговора, — вернее сказать, наперекор даже существующему офицерскому заговору, который преследовал совсем другие цели, заговору ген. Крымова, о котором придется, быть может, сказать пару слов впоследствии, — независимо совершенно от этого, благодаря громадному давлению распропагандированной солдатской массы, солдат петроградского гарнизона, получился тот взрыв, который повалил самодержавие. В 80-х годах эта массовая пропаганда давала еще пока результат совершенно ничтожный, и офицерская организация «Народной Воли» ничего не могла сделать и даже ничего не пыталась сделать. Дальше чтения нелегальной литературы, помощи революционерам и, повторяю, отдельных случаев личного участия в террористических выступлениях из этой организации ничего не получилось.