Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Рубикон был, наконец, перейден. Сначала робко высказавши, что от крестьянства пользы ждать нельзя, в 1887 году Плеханов категорически заявляет: от мужика политически один вред. Это — чрезвычайно важный момент; если вы возьмете, — вы, конечно, ее читали, отчасти знаете, нашу меньшевистскую литературу, можно сказать, до сего дня, а в особенности нашу меньшевистскую литературу времен первой революций 1905 г., то вы отчетливо увидите, как эти люди твердо держались плехановской традиции: от мужика ничего доброго ждать нельзя; мужик реакционен по природе и будет тащить всякое движение, которое к мужику прицепится, назад. Единственно, кто может быть союзником рабочего класса, это — буржуазия, буржуазия, робость и измену которой Плеханов объясняет, как мы видели сейчас, именно тупостью и трусостью мужика. Кабы не мужик, и буржуазия у нас была бы совсем другая. Вы видите, что эта постановка, постановка меньшевистская 1905—1907 годов, она уже, в сущности, коренится в этой реакции на народническую революцию, реакции против народнической революции, которая с такой яркостью сказалась в этих двух программах группы «Освобождение Труда». Меньшевики таким образом возлагали все свои надежды на рабочий класс плюс буржуазия. И вы знаете, что в этом они как раз разошлись с нами, большевикам, которые в 1905—1907 годах возлагали надежды на рабочий класс плюс крестьянство. Вопрос, как видите, практически весьма существенный и который стоит разобрать, ибо он сохранил всю свою актуальность до сего дня. Есть ли у нас какие-нибудь шансы использовать в смысле революционной, политически прогрессивной силы крестьянство, или же это есть тяжелая гиря на наших ногах, которая все время будет замедлять наш ход, которая будет оттягивать назад? Это вопрос, который очень стоит разобрать, это вопрос, который является актуальным до сего дня. Если присмотритесь к тем спорам, которые шумели очень недавно, вы различите в них две ноты. Одна нота говорит: надо спаяться крепко с мужиком и вместе с ним итти. Другая, меньшевистская, говорит: из-за мужика забывают интересы рабочего класса. Нужно поменьше внимания обращать на мужика и побольше обращать внимания на пролетариат. Если мы этот спор попробуем провести вглубь, то увидим, что он тянется к этой постановке в 80-х годах и в первое десятилетие 900-х годов. Вот почему, повторяю, стоит этим вопросом заняться и затем попытаться дать в общим чертах схему, с одной стороны, рабочего движения периода первой русской революции, с другой стороны, крестьянского движения того времени, при чем я очень счастлив, что не имею надобности загромождать вас детальным фактическим материалом, как я это делал в Свердловии. Когда я читал свердловцам, не было этой зелененькой книжки [5-1]), которая теперь у вас есть, где кое-какой материал имеется, к сожалению, устаревший до некоторой степени, так как я собирал этот материал в течение ряда лет, большей частью еще до революции, но все-таки материал есть. С другой стороны, есть такая вещь, как таблицы забастовочного движения в России, составленные тов. К. Сидоровым, для характеристики рабочего движения, и достаточно будет только несколько комментировать эти таблицы (таблицы эти изданы «Красной Новью»).

Те данные, которые есть у тов. К. Сидорова, являются удобным исходным моментом для того, чтобы подойти к занимающему нас сейчас вопросу. Он стоит на той точке зрения, что русская революция была исключительно рабочей революцией, и он старается всячески найти доказательство того, что русский рабочий был, должен был быть самым революционным рабочим не только в Европе, но и во всем мире. Он приводит, в связи с этим, целый ряд данных и иллюстрирует их таблицами, которые свидетельствуют, что в смысле концентрации промышленности и сосредоточения рабочего класса в наиболее крупных предприятиях, Россия была поставлена в наиболее выгодные условия сравнительно с другими странами, даже с Соединенными Штатами. Возьмем 1914 г., например, в то время, когда в России в предприятиях-гигантах, свыше тысячи человек рабочих на каждом, было 1 300 тыс. чел., — в Соединенных Штатах на таких предприятиях было 1 255 тыс. чел. В то время как среднее число рабочих на каждом из этих предприятий-гигантов в Соединенных Штатах было 1940 чел., в России даже в 1902 г. их было 2490. В то время как на предприятиях крупного типа, с рабочими свыше 500 чел. на каждом, в России было сосредоточено 56,5 % всего пролетариата, в Соединенных Штатах на таких же предприятиях было сосредоточено только 31 %, — 69 % американских рабочих размещалось на предприятиях более мелких. Все это, конечно, верно и интересно, но нуждается только в некоторых поправках. Поправки эти даны в одном замечании весьма интересной книги Шляпникова о 1917 годе. Там Шляпников, которому приходилось работать и на английских, и на французских, и на русских фабриках, отмечает любопытный факт, что благодаря дешевизне рабочих рук у нас в России, даже на самых гигантских промышленных предприятиях живая сила еще в очень больших размерах выполняла то, что на Западе выполнялось и выполняется машинами. Так что, когда вы видите эту цифру, что на каждое предприятие-гигант в Америке приходится меньше 2000 рабочих, а в России 2 с половиной тысячи, то это, конечно, еще не означает само по себе, что русские предприятия экономически крупнее американских. Это показывает только то, что у нас рабочие руки дешевле и что поэтому масса неквалифицированного труда у нас пускается на такие работы, которые в Америке выполняются машинами. Эту оговорку необходимо сделать, и она, конечно, должна пройти через всю нашу характеристику. То же и относительно предприятий с 500 рабочими выше 500. Американское предприятие с 400 рабочих может фактически быть крупнее русского предприятия с 600 рабочих по той же самой причине. Надо брать тут в расчет не только количество рабочих, но и количество лошадиных сил, которые применяются, выработку, продуктивность, количество пудов производства, и тут, конечно, американское предприятие будет выше. Это приходится подчеркнуть, потому что иначе мы получим действительно ту картину, которую хочет нарисовать тов. Кузьма Сидоров и которая, конечно, не совсем верна, а именно, что русский капитализм являлся будто бы самым прогрессивным, а потому и русский рабочий класс был наиболее подготовлен к социалистической революции.

Мы решительно никого не обидим, если как марксисты выскажем тот факт, который есть (а марксисты обязаны прямо смотреть в глаза правде), что к социализму в, 1917 году русский рабочий класс в целом готов не был, несмотря на его колоссальную инстинктивную тягу к социализму. Для всякого, кто только чувствует историческую диалектику, ничего нет удивительного в том, что человек может быть инстинктивно глубоким социалистом, но в то же время не уметь сознательно осуществить этот социализм. Наоборот, это противоречие чрезвычайно характерно, и оно всюду нам встречается в истории, оно объясняет нам отношение между инстинктивными порываниями человека и теми средствами, которые у него есть, чтобы эти инстинктивные порывания реализовать. И в этом смысле, в смысле средств, организованности необходимой и т. д. русский рабочий класс в 1917 г. не был готов для перехода на социалистическое хозяйство. Это не подлежит никакому сомнению. Опять-таки это звучит парадоксом, но я скажу, что теперь он гораздо более готов к этому, сейчас в 1924 г., нежели был готов в 1917 г. Эта тоже никакому сомнению не подлежит. Новая тяга рабочих к партии, тяга этих коммунистов, так сказать, второго призыва — чрезвычайно характерное явление. Это уже не стихийный ход, это ход до известной степени сознательный, ход, который в результате может дать людей, способных воплотить в жизнь социализм, тогда как раньше это были люди, по инстинкту ставшие революционерами-большевиками, с горячей, раскаленной ненавистью к буржуазии, к капиталистам, но без понимания, как же из этого рокового капиталистического круга выбраться и перейти к новому типу хозяйства. Эту поправку совершенно необходимо ввести в таблицы и в особенности в объяснения тов. Сидорова, потому что иначе мы получим неверную картину. Но во всем другом таблицы эти дают массу интереснейших фактов. Например, они чрезвычайно хорошо иллюстрируют революционный характер движения 1905 года. Возьмите таблицу, показывающую количество забастовок в России. Вот эта громадная серая колонна — это 1905—1907 г. г. Вы видите, как эта колонна, как нефтяной фонтан из земли, начинает бить. Я не знаю диаграммы, которая бы резче, рельефнее формулировала бы именно революционный характер русского рабочего движения. Это не было эволюционным движением, где движение постепенно поднимается, поднимается и поднимается кверху. Так бывает в экономической борьбе. Возьмите у того же Сидорова столбец, относящийся к заработной плате, вы увидите, как постепенно заработная плата поднимается, поднимается и поднимается все выше. А когда вы имеете столбец, изображающий политическое движение, то он сразу вздымается кверху фонтаном. Таблица чрезвычайно показательная, рисующая, что стихийное революционное движение было, конечно, чрезвычайно сильно. Тут мы имеем некоторое очень типическое отражение экономического и политического движения. Вы, видите, насколько политическая стачка сильнее экономической, вы видите, насколько политическая забастовка сильнее вздымается вверх сравнительно с экономической. Таблицы очень показательные, но поскольку вы все имеете возможность с ними познакомиться, я на них больше останавливаться не буду. Несомненно, что вел в России революцию, был ее гегемоном рабочий класс.