Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Я вам сказал, что, по моему мнению, русский рабочий класс не был готов к социализации хозяйства в 1917 г., — субъективно не был способен, не обладал теми навыками, которые нужны для этой цели, а в 1905 г. Он не был еще готов и к революция. Я это в своей книжке довольно робко высказал, опасаясь, что это вызовет большой скандал, но после того, как никакого скандала не получилось, я начинаю говорить всеми словами, что русские рабочие в массе в 1905 г. сознательно не были революционными, что они были революционны стихийно. Но эту стихийную революционность можно повернуть во всех направлениях, даже, как 19 февраля 1902 г., к памятнику Александра II, перед которым рабочие манифестировали. Она могла пойти за попом Гапоном, и пошла действительно. Так что эта стихийная революционность представляла собой нечто весьма мало устойчивое и надежное. Когда иваново-вознесенские рабочие летом 1905 г. услыхали: «долой самодержавие», то они в ужасе шарахнулись и стали кричать: не надо, не надо. Это было слишком непривычно и страшно, слишком резало их слух. Я приведу другой пример, из моих личных переживаний в октябре 1905 г. Я помню, как мне тогда любимейший оратор рабочих митингов Станислав Вольский, теперь от нас отпавший далеко вправо, перешедший чуть не к белым; а в то время член Московского Комитета и в то же самое время один из самых дельных ораторов, говорил не без тоски:

«Говоришь им о притеснении хозяев, о тяжелой участи рабочего и т. д., — вас слушают, впечатление и настроение растет; начнешь говорить о самодержавии, о политике — митинг начинает таять, рабочие расходятся: нам этого не надо, нам это ни к чему и т. д.».

Вот в каком положении была сознательность даже московских рабочих в октябре 1905 г. А сознательность питерских рабочих 9 января иллюстрируется их шествием под предводительством попа Гапона к Зимнему дворцу. Вы видите, что интеллигенции было над чем работать, вот почему роль революционной интеллигенции в этот период была чрезвычайно велика. Несмотря на то, что проблема рабочей партии уже существовала и партия формировалась, тем не менее в течение первой революции, которую мы сейчас изучаем, несомненно, идеологически руководящая роль принадлежала интеллигенции. Иначе быть не могло.

Переломным моментом, с моей точки зрения, является Лена, ленские события апреля 1912 г. С этого момента можно датировать у нас сознательность революционного рабочего движения, уже не внушенного интеллигенцией. Тут мы опять имеем то, что буржуазия называет парадоксом и что мы называем диалектикой. Рабочему классу нужно было потерпеть поражение в первой революции для того, чтобы стать сознательно революционным. Это звучит парадоксом, но это именно так, именно благодаря разгрому рабочего движения 1905—1907 г. г. среди рабочих слоев, сначала среди меньшинства, появляется определенно сознательный слой, — слой, который на своих плечах выносит большевистскую партию; начиная с 1912 г., он в 1914 г. в лице питерского пролетариата, доводит дело почти что до революции (тогда уже говорили, что ситуация напоминает 1905 г.) и совершает, наконец, революцию 1917 г., при чем в 1917 г. роль масс, сознательно революционных масс чрезвычайно ярка, поскольку интеллигенция от них отстает значительно. Большевики в то время не были на местах, были в ссылке или за границей, в эмиграции, а интеллигенция, которая оказалась налицо — меньшевики и эсеры, — несомненно, шла ниже уровня рабочего движения. Рабочие требовали республики, а интеллигенция требовала лишь, чтобы только не провозглашали монархии.

Это чрезвычайно любопытное сопоставление. Интеллигенция, меньшевики, будучи в большинстве в Исполнительном Комитете в 1917 г., не сумели стать властью, а властью стать сумели эсеры, которые составляли меньшинство в Исполнительном Комитете. Но эсеры, став у власти, своего основного лозунга о земле провести не могли. Это характерная картина, как интеллигенты петушком-петушком бегут за рабочим движением, но не могут его догнать.

Рабочий класс не только объективно становится гегемоном революции, как в 1905 г., но и субъективно является гораздо более сознательной революционной силой, нежели эти полуреволюционеры-интеллигенты, которые в то время были налицо.

Это третий период, когда революция массовая, настоящее революционное движение, продолжающееся, как я уже сказал, и до сего дня, поскольку только теперь пролетариат переходит от революционной общей идеологии к идеологии, если так можно выразиться, четко социалистической, — это третий период, которым мы с вами заниматься не будем и которым вы будете заниматься с другим лектором.

Я остановлюсь на втором периоде. Вы видите, что эта идеологическая комбинация не дает возможности рассматривать первую русскую революцию, — а ее объяснение идет далее, — как чисто пролетарскую революцию. Эта же идеологическая комбинация предполагает здесь присутствие еще одного момента, а именно революционной интеллигентской группы, которая вырабатывает в это время идеологию движения, вырабатывает, пользуясь опытом западных рабочих. Как-никак все-таки интеллигенция вырабатывает, а не кто другой. Того факта, что перед 1905 г., вопреки требованию тов. Ленина, чтобы в комитетах было на 2 интеллигентов 8 рабочих, в комитетах было все-таки на 8 интеллигентов 2 рабочих, — этого факта отрицать нельзя. Тов. Ленин был тысячу раз прав, когда требовал обратного соотношения, во это обратное соотношение было постулатом, было его пожеланием, а действительность была такова, что Аксельрод не без некоторого основания называл партию этого периода партией студентов и курсисток. Те меньшевистские выводы, которые сделал из этого Аксельрод, неверны, но факт остается верным сам по себе. Действительно, студенты и курсистки преобладали в наших комитетах этого, а в особенности предшествующего — до 1905 г. — периода. Это, так сказать, если мы будем рассматривать движение сверху. Но если мы будем рассматривать движение снизу, то опять-таки найдем здесь непролетарские элементы. Этим непролетарским элементом было крестьянство.

Тут прежде всего приходится указать на тот факт, что самое появление пролетариата в России в виде такой громадной массы, возможность массового пролетарского движения, быстрый рост пролетариата были результатом не чего иного, как определенного состояния нашего крестьянского хозяйства,

Как-никак, можно было противополагать сколько угодно рабочего крестьянину, но рабочий рос из мужика под влиянием тех условий, в которых стояло крестьянское хозяйство того времени. Я иллюстрации ради приведу пару цифр; я беру десятилетний период 1887 —1897 г. г. Приблизительно мы имеем количество металлистов в 1887 г. 103 000 человек, в 1897 г. — 153000. У текстильщиков еще более характерная цифра: в 1887 г. — 309000, в 1897 г. — 642000. Надо иметь в виду, что наши текстили — это как раз наиболее крестьянская часть нашего пролетариата.