Норберт Элиас - Придворное общество

Тем самым мы еще несколько отчетливее, чем прежде, видим характер этого конфликта. Ему обязана своим появлением специфическая романтическая аура подобных произведений, кристаллизация подлинной тоски, реальных страданий в нереальных образах миражей, в утопических иллюзиях. Эти иллюзии часто лишь наполовину осознаются как таковые, и за них, может быть, держатся тем упорнее, чем больше боятся с полной ясностью осознать их иллюзорность. Более очевидный конфликт, свойственный общественным слоям «с двумя фронтами», заключается в том, что они рискуют стереть защищающие их самих от давления снизу преграды, если уничтожат барьеры, которые обеспечивают высшим по рангу и более могущественным слоям их привилегированное общественное положение. Они не могут освободиться от принуждения, оказываемого господством других людей, не ставя под сомнение привилегию своего собственного господства. Но это — только один аспект скрытого еще глубже конфликта. Конфликт слоев «с двумя фронтами» относится не только к тому принуждению, которое возникает из иерархического распределения возможностей власти и авторитета. В случае д’Юрфе речь идет не только о принуждении, вызванном подчинением победоносному королю и высшему придворному слою. Есть еще и цивилизационное принуждение аффектов, которое человек осуществляет по отношению к себе сам и которое составляет интегрирующий элемент его личности. Сторонники пасторальной утопии хотели бы жить простой и естественной пастушеской жизнью, противоположной жизни придворных аристократов. Однако в то же время они хотели бы сохранить за собою все признаки утонченности общения между людьми, и особенно утонченной любви, которые отличают их — цивилизованных аристократов — от грубых нецивилизованных пастухов. Этим и объясняется, в конечном счете, иллюзорный характер пасторальной утопии. Для этой и многих других форм проявления романтики характерно, что люди пытаются избежать цивилизационного принуждения и не могут этого сделать, потому что это принуждение стало частицей их самих. Beроятно, и цивилизационное принуждение, в форме утонченности ли общения и отношения между полами, или в форме совести и морали, оказывается у слоев с «двумя фронтами» особенно тягостным. Они так вплетены в сеть взаимозависимостей, что постоянно сталкиваются с напряженностью и конфликтными ситуациями на обоих фронтах. Внутриличностный конфликт, в котором коренятся романтические течения культуры, можно рассматривать с разных сторон: как со стороны принуждения власти, так и со стороны принуждения цивилизации. Однако, с какой бы стороны его ни рассматривать, он представляет собою конфликт, характер которого в весьма значительной степени обусловлен существенным неравенством распределения власти и уровня цивилизованности в том или ином обществе. Человек хочет сохранить за собою преимущества, привилегии, ценность своего отличия, которое присуще ему в силу его большей цивилизованности. При этом понимать признаки этого общественного отличия можно по-разному: как отличия в образовании, воспитании, нравах или культуре. И в то же время этот же человек хочет избавиться от того принуждения, которому он подвергается; а подвергается, не в последнюю очередь, также и вследствие неодинаковой меры цивилизованности и тех преимуществ, того превосходства и изысканности, которые доставляет ему эта цивилизованность.

Проблема и цель, которую д’Юрфе формулирует в своем пасторальном романе в словах «vivre plus doucement et sans constrainte», с его времени начинает выступать на поверхность все в новых и новых общественных движениях. Даже в анархических и психоделических устремлениях наших дней мы находим отголоски этой проблемы. Их романтически-утопический характер объясняется отчасти тем, что люди здесь желают избавиться от страданий, вызываемых принуждением, которое они сами в силу своих взаимозависимостей оказывают друг на друга. Они пытаются освободиться от этого принуждения или сломить его, не имея ясного понятия о его структуре. Выражение «vivre plus doucement et sans constraint» непросто перевести. «Более мирное и дружелюбное», «более приятное и удобное» общежитие людей, нежели существующее на данный момент — как бы это ни переводили, такая цель всегда остается в сфере только лишь возможного. Напротив, социальное сосуществование людей, лишенное принуждения, невозможно и непредставимо. Однако это отнюдь не означает, что принуждение необходимо должно иметь ту же самую структуру, которая присуща ему в развитии общества до настоящего времени, ту структуру, которая снова и снова порождает утопические и, соответственно, изначально обреченные на неудачу (в смысле их собственных целей) усилия. Речь может идти и о том принуждении, которое люди оказывают друг на друга, к примеру, как властители и подданные, или же о самопринуждении, которое люди сами осуществляют по отношению к себе. Многие существовавшие доселе формы принуждения находили себе выражение, в том числе в повторяющихся романтически-утопических движениях и идеалах. Однако уже на ранней стадии исследования подобного принуждения можно видеть, что присущие ему особенная тяжесть и сила связаны со специфическими структурными особенностями существовавших переплетений взаимозависимости в обществе, которые отнюдь не являются раз и навсегда неизменными. Без сомнения, главную роль играют неравное распределение возможностей социальной власти, а особенно — чрезвычайно большие различия в уровне цивилизации. Эти факторы содействуют обострению принуждения, в том числе и цивилизационного. В переплетении общественных взаимозависимостей более сильные по возможностям власти люди осуществляют принуждение по отношение к более слабым, более цивилизованные группы людей — по отношению к менее цивилизованным. Своеобразный «эффект бумеранга», который возникает в соотношении этих принуждений, осознается еще довольно слабо. Принуждение, которое более сильные с точки зрения общественной власти группы оказывают на более слабые, в той или иной форме часто обращается обратно на них самих. Это может оказаться принуждением (но на этот раз слабые вынуждают к чему-либо более сильных) или самопринуждением. На эти феномены нередко просто закрывают глаза.

Даже использование таких слов, как «господство» и «авторитет», в качестве специальных социологических терминов может помешать пониманию этого соотношения принуждения и ответного принуждения в переплетениях взаимозависимостей между людьми. Эти слова показывают обычно только то принуждение, которое направлено сверху вниз, но не выявляют одновременно и принуждения, обращенного снизу вверх. Они легко могут позволить нам забыть о том, что всякая форма «господства» — как это показывает исследование «господства» Людовика XIV — представляет собою систему более или менее шаткого равновесия, и прежде всего баланса власти. В качестве инструмента для всестороннего социального анализа предпочтительнее понятие «принуждение». Но его непременно надо использовать в смысле обоюдного, хотя не обязательно равномощного в обоих направлениях принуждения, оказываемого людьми на других людей. Это понятие указывает на принуждение, которое оказывают друг на друга определенные группы людей в рамках анализируемых взаимозависимостей, а не на принуждение, которое осуществляют по отношению к людям якобы стоящие выше них нормы или принципы.